По тонкому льду

Квартира у Алины шикарная. Аню восхищает не сам интерьер — он, в общем, обычный: светлый, инстаграмный, намек на скандинавский стиль. Даня бы сказал: каталожная безвкусица, мечта блогера из провинции. Он иногда такой сноб! А прикидывается эстетом с тонкой душевной организацией. Анины губы невольно расплываются в улыбку, когда она думает о нем. А потом нижняя предательски оттопыривается вперед и мелко-мелко дрожит. Ей хочется плакать, она едва сдерживается, чтобы не расклеиться при новой подруге. Дело даже не в том, что хочется держать лицо — Бог бы с ним, просто, если она хоть чуть-чуть отпустит вожжи и откроется, неизбежно всплывет Даня, ссора, их отношения, и тогда… Она даже не знает, что — тогда. «Хватит параноить!» — про себя командует себе же девушка, — «И ныть хватит! Смотри лучше, сколько у нее обуви! Целый магазин можно открыть!» Дверь в гардеробную открыта, и она с некоторым благоговением поглядывает за нее. Алина та еще модница — туфли, сумки… Живет же человек! Не то, чтобы Аня завидовала количеству вещей или квартире, дело же вовсе не в материальной стороне вопроса… Ее, скорее, привлекло другое: Алина ненамного старше, а уже живет одна, снимает себе жилье, водит машину, наверняка, может остаться у парня ночевать или пригласить его к себе, и вообще, взрослая и самостоятельная. — Снимай мокрое, скорее, прямо тут бросай и в душ, — новая подруга возится с ней, чем-то напоминая своим поведением маму. В их возрасте у некоторых уже дети — думается Ане. А она сегодня впервые ушла из дома, не спросив разрешения родителей. — Я сразу постираю, — слышится через стеклянную перегородку душевой. Аня невольно смущается: неловко стоять голышом, пусть и за матовым стеклом, да и одежду бросила кучей, и пахнет от мокрого, наверное, не очень хорошо… Слава Богу, это Алина, а не Даня, например. Такого унижения она бы не вынесла, тем более, второй раз за день — хватило того, что ее рвало в его присутствии. Горячая вода омывает ее замерзшее тело. Кажется, что капли успевают остыть до того момента, как коснутся голых плеч, поэтому, сколько бы она ни лила на себя из душа, все равно согреться не сможет. Ей хочется стоять здесь и стоять, нежиться в теплом облаке пара, подставляя под струю почти что кипятка то спину, то грудь, лить на лицо, блаженно прикрыв глаза, растирать холодные ноги и руки… Как же хорошо! До того приятно, что все события дня и вечера кажутся далекими, какими-то нереальными, словно вовсе произошли не с ней. Ей так и хочется думать. Жаль, что ванная Алины совсем не похожа на ту, что у нее дома, ни, тем более, на Данину — у него даже не душевая кабинка, а обычная чугунная ванна, и кафель не модного темно-серого оттенка, а изжелта-белый, и большие однотонные плитки перемежаются с линиями мелких прямоугольников, на которых орнамент из лиловых цветочков. Думая о Дане, Аня все еще мучается от стыда. Интересно, как много отвратительных сцен нужно увидеть мужчине, чтобы перестать считать женщину сексуальной. Вспоминает, что папа три раза присутствовал на родах, как говорил он сам, трижды пережил апокалипсис. И ничего, вроде. Вроде. Кто знает, как у них там с мамой дела. — Нашла, о чем думать! — тихонько фыркает девушка себе под нос. — А? — снова заглядывает в ванную комнату Алина, — Можешь пользоваться всем, что понравится! Нужно мыться — вспоминает Аня. Конечно, нечего тут стоять и лить просто так чужую воду. Она долго выбирает — у Алины можно еще и филиал Золотого Яблока открыть, помимо шоурума одежды и обуви — и, наконец, останавливается на геле для душа, который, по заверениям на упаковке, должен благоухать бергамотом и вишней. Вишня в нем совсем не чувствуется — только какая-то трава, отдалённо напоминающая черный чай. Может, это и есть бергамот. Ей не очень хочется вонять травяным чаем, но взять и намылиться чем-то еще Аня не решается, чувствуя естественную в ее положении робость и нежелание злоупотреблять гостеприимством хозяйки. После душа ее встречает мягкий розовый халат, теплый, пахнущий паром и кондиционером для белья. Он совсем не подходит для этой квартиры: на нем красные вишенки, застежка-молния, несуразные карманы. Аня тонет в нем, несмотря на то, что Алина тоже, вроде бы, очень худенькая и примерно такая же ростом. — Лучше ничего не было, — сконфуженно признается Загитова, заметив ее жалкую фигурку в безразмерном халатике в дверном проеме гостиной, — А этот аби подарила… Он чистый… — Он милый, уютный такой, — горячо заверяет она, — Спасибо большое. — Твоё все простирается, потом сразу в сушку кину… Ты ничего не взяла, кроме платьев? — Времени не было. Если честно, я думала, что вернусь через пару часов. Но мне не хочется. — Я тогда поищу для тебя что-нибудь еще из одежды, пижаму хотя бы… И зубная щетка, вроде бы, была, она, правда, из отеля какого-то, ничего? — Все хорошо, Алин, напоминаю, я думала, что останусь ночевать на улице, — Ане даже неловко становится от этой заботы и желания угодить, — Меня обрадует любая щетка, любая пижама, я могу лечь спать хоть на полу и без подушки… — Ладно, — как будто с облегчением вздыхает Алина, — У меня вообще диван есть, но я думала, уступлю тебе свою кровать… — она все суетится и суетится из-за нее, ищет пижаму, усаживает на диван, укрывает тёплым пледом, предлагает чай с лимоном и мятой, все волнуется — не простыла ли, не нужно ли что-то еще…. Причем так охотно, по-доброму, без наигранной вежливости или приторного гостеприимства, точно они давние подруги или даже сестры. «И почему я до сегодняшнего дня считала ее гадкой?» — недоумевает Аня. А, да. Даня. Конечно. Потом они пьют чай из красивых фарфоровых чашек, устроившись на большом диване. Под стеганым покрывалом, которым ее накрывает Алина, она наконец-то согревается. Как же хорошо! Сидеть и болтать ни о чем. Пить чай. Отбиваться от Масару, которая никак не может перестать радоваться новой гостье и лезет мокрым носом то в ее чашку, то пытается облизать лицо. Давно она не оставалась ночевать в гостях, с самого детства, кажется. Сидеть так было немыслимо ни у одной из ее подруг. Аленка не любила приглашать к себе гостей, ее мама была слишком строгой, даже подружек умудрялась за что-нибудь отчитать. Сашина мама вовсе не одобряла совместные ночевки — с каких-то пор. Наверное, ей просто не нравилось, что Саша дружит со своими прямыми соперницами. Она всегда считала, что это мешает выигрывать на соревнованиях. — У тебя были друзья, ну, когда еще каталась? — У меня ничего не было, — Алина, тяжело вздохнув, отставляет чашку на журнальный столик, — Даже сестры и мамы. — Это помогло? Не отвлекаться? — ей очень важен сейчас ответ. Все-таки Алина уже чемпионка, ее опыт в этом вопросе бесценен. — Да не знаю я. Этери Георгиевна считает, что да, помогло… Но мы ведь не можем сказать наверняка. Ты ведь никогда не увидишь последствия того выбора, который не сделала. Резко становится грустно. Аня думает — действительно, каждый день совершаешь какой-нибудь выбор, даже бессознательно. Все большое и хорошее строится из маленьких кирпичиков правильных выборов. Иногда бывает, что один неправильный выбор рушит всю эту стену, как таран. — Что дальше-то? — второй раз за этот вечер тихо спрашивает ее спасительница, — Тебя ищут. Тебе завтра так и так надо быть на тренировке, если собираешься выступать. — Да знаю я! — вздыхает Аня, — Но что делать, не знаю… Я такая глупая… — жалобно скулит она. Снова хочется плакать. Волшебство вечера улетучивается в момент. — Что бы ты на моем месте сделала? — допытывается она у старшей подруги, — Как бы все разрулила? — Понятия не имею. У меня совсем другая семья… Родители последнее отдавали ради моей карьеры, кредиты брали, переехали, папа любимую работу оставил, не могу представить, чтобы мне после всего этого запрещали заниматься. — Для моего папы фигурное катание — просто очень дорогое хобби любимой дочери. Он хочет, чтобы я поступила в бизнес-школу, как сестра. Или стала врачом. Или… — она замолкает, пытаясь припомнить, чего именно от нее ждёт папа, и, наконец, заключает — Знаешь, на самом деле, больше всего он хочет, чтобы я навсегда осталась маленькой девочкой. — Всех отцов делают на одном заводе, — смеётся Загитова, — Мой так же. Я не представляю, что бы с ним было, если бы я из дома ушла. Ну, когда еще жила с ними. — Папа, наверное, рвет и мечет… Как думаешь, они могут в полицию заявить? Аня и сама знает ответ на этот вопрос: могут, конечно. Даже, скорее всего, сделают это, если уже не сделали. И что ей, спрашивается, остается? Какой выбор? Сидеть и ждать, пока домой увезут с мигалками, а потом отправят в долбанный санаторий? Позвонить родителям самой, сдаться и отправиться в долбанный санаторий? Почему даже сейчас, когда, казалось бы, решилась ее самая главная проблема — нашелся человек, который принял ее у себя на ночлег, все равно все очень, очень, плохо? — Аня, — Алина делает такое скорбно-извиняющееся лицо, и так приосанивается, так собирается, что ей становится страшно, — Мне нужно тебе кое в чем признаться… Ты, наверное, разозлишься. — Ты им позвонила, — сразу догадывается она. Внутри становится жутко и холодно. Все-таки Алина гадкая. Чутье ее не обманывало. Притворилась подружкой, а сама… — Написала Даниилу Марковичу. Еще из машины, час-полтора назад. В тот самый момент, наверное, когда обещала не выдавать ее. Мило. Внутри зреет жуткая злость. Ане хочется разреветься, раскричаться, вскочить на ноги, выбросить этот жуткий бабушачий халат… — И вещи мои постирала, — подсевшим от клокочущей в горле ярости голосом замечает она, — Как умно. — Уж точно не для того, чтобы насильно удерживать тебя в моей квартире, чтобы ты не сбежала, не дождавшись родителей. «А зачем?» — хочется ей спросить, — «Зачем, если меня вот-вот заберут домой?» Но вместо этого она спрашивает другое: — Почему ему писала? Она всегда успеет покричать, поплакать, потопать ногами. Всегда успеет высказать человеку все, что о нем думает. Сейчас важнее узнать, почему Алина писала именно Дане. Догадалась о чем-то? Чем они себя выдали, да так, что человек, которого лет сто не было в Хрустальном, в курсе обо всем? — Думала, он знает телефон твоей мамы, он же тренер, должен знать, — а, логично. Несмотря на всю нервозность ситуации, Аня чувствует некоторое облегчение. — Слушай, я не просила забрать тебя, я хотела как лучше, чтобы они знали, что ты жива и здорова, что ночуешь не под забором, а в гостях… Чтобы обошлось без заявлений о твоей пропаже. Даниил Маркович знает, что у вас случилось, Аня, я думаю, он будет на твоей стороне, что у него получится убедить их, — Алина чуть ли не плачет, пытаясь придумать себе оправдание. В какой-то момент Ане становится даже жаль ее — такой несчастной она выглядит. Аня молчит. Открыть рот сейчас, начать спорить о Данииле Марковиче и его стороне — опасно, можно случайно проговориться. — Ань, судя по тому, что никто до сих пор за тобой не приехал, все не так плохо, как тебе кажется. Тут не так уж далеко, особенно ночью, Даниил Маркович знает адрес, твой папа уже бы тут был, если собирался тебя забирать сегодня. Доля логики в словах Алины есть. Полтора часа — это очень много для злого папы. Аня немного успокаивается внутри, но все еще смотрит на ситуацию с недоверием. Не может же все кончиться — вот так, просто? Папа просто успокоился, когда узнал, где она находится? Просто сказал «а, ну ладно» и пошел спать? На него это не похоже, совсем. Вообще, если бы папа переобулся, мама бы обязательно ей об этом сообщила… — Надо телефон проверить, — вслух решает она. — Я принесу тебе, где он? — сразу подскакивает с места Алина, видно, ей больше самой Ани хочется, чтобы все решилось лучшим образом. Море, море пропущенных звонков, но ни одного — за последний час. Сердце заходится в радостном трепете, но девушка строго осаживает себя: рано. Конечно, зачем им названивать, если она все равно не берет трубку, а уж тем более, если родители и Даня знают, где ее искать. Но уже через несколько мгновений она открывает мессенджер и едва успевает сдержать восторженный вопль: Мама: Папа сдал билеты, мы никуда не уезжаем. Мама: Анюта Мама: я не знаю, что написать Мама: просто знай, что я очень тебя люблю и очень хочу, чтобы ты вернулась домой Мама: мы все обсудим еще, конечно Мама: но я обещаю тебе, что разговоров о прекращении карьеры больше не будет Она несколько раз пробегает глазами эти сообщения, убеждая себя, что все взаправду. — Что там? — заглядывает через плечо Алинка. — Папа билеты сдал… — растерянно отвечает она и добавляет веское, максимально выражающее ее чувства в данный момент, слово: — Охуеть. Конечно, сразу после облегчения, ее накрывает тревогой: что, если мама хитрит? Что, если просто пытается заманить домой? «Мама бы так не поступила. Слишком жестоко», — решает Аня. И строчит в ответ: Аня: спасибо, мам Аня: простите меня, я была очень расстроена, не знала, как поступить и боялась за себя Аня: я тоже вас люблю Аня: Спокойной ночи❤️ Мама отвечает ей молниеносно, отчего она ощущает болезненный укол стыда — не спит, в такой час! Мама: Тебя Алина хорошо приняла? Там есть, где нормально выспаться? Мама: если хочешь, я тебя заберу Мама: у нас тут Даня спит в твоей спальне правда😅😅😅 Аня: да не, тут все отлично) Аня: как это папа разрешил? Мама: папа у нас в стрессе, не соображает Мама: ему пришлось передумать насчет поездки, ты знаешь, он же как ребенок, ни за что и никогда Мама: в оскорбленных чувствах затворничает в кабинете) Аня: ты решила его видимо добить Мама: да 🤣 Аня: Даня сильно переживал? Мама: Даня герой! Он нашего папу прогнул, защищал тебя Мама: не знаю, Аня, что у вас сегодня произошло, но он очень тебя любит, раз даже папу не побоялся Мама: не мучай человека зря — Кто такой Даня? — вдруг раздается у нее из-за спины. — Нельзя читать чужие переписки! — возмущается она. — Прости. Не злись. Все, не допрашиваю, — Алина извиняется, но на губах у нее играет лукавая улыбка. Она явно очень заинтересована, и Ане остается только надеяться на то, что у подружки не сложатся в голове два и два. Сама же она тщательно игнорирует этот вопросительный взгляд, замечая: — Поздно уже. Надо ложиться. Но два и два явно не складываются, потому что, спустя минут пять, в течение которых они мучаются, пытаясь расправить хитросделанный диван, Алина вдруг спохватывается: — Надо Даниилу Марковичу написать, что все нормально у нас! Он просил! Аня ревниво наблюдает за тем, как Алинка что-то строчит в своем телефоне, да еще и так улыбается при этом… Ей хватает трех секунд, чтобы разогнать свою ревность настолько, чтобы вспомнить, что Даня откуда-то знает ее адрес, откуда, спрашивается, если только… Всеми силами она пытается удержать себя от этого вопроса, но он сам срывается с губ: — Он бывал здесь? — Кто? — непонимающе переспрашивает подруга. — Даня, — Аня поздновато понимает, что сказала не то, что следовало, и исправляет себя, — яяяил Маркович. Вместо его имени выходит какое-то невнятное блеяние. — Пару раз меня отвозил, после выступлений каких-то, я уставшая была, — Алина, кажется, слишком занята засовыванием одеяла в пододеяльник, чтобы что-то заподозрить. — Давно? — она уже проклинает себя за этот допрос, но, видимо, лимит сдержанности на сегодня исчерпан. Для того, чтобы не выглядеть слишком заинтересованной, Аня притворяется, что очень увлечена взбиванием подушки и разглаживанием складок на простыне. — Давно, точно не скажу, когда, — ее собеседница сначала отвечает, а потом удивляется, — Что за вопросы? И загоняет ее в угол. — Да просто, — пытается увильнуть девушка, чувствуя, как пунцовая краска заливает ее лицо и уши. Но Загитова явно что-то ухватила и отпускать не собирается — смотрит на нее, хитро прищурившись, молча ожидая другого объяснения. — Мне всегда казалось, что между вами что-то есть, — мучаясь от стыда, краснея и бледнея одновременно, признаётся Аня. Она почти ликует, когда Алина только смеется над этим: — Боже, нет, конечно. Он мне, как дядя или старший брат, фу, Аня, даже думать противно, это же инцест! — хохоча, возмущается она. А потом заявляет с хитрой улыбкой: — Я, кажется, поняла, почему Даняяяил Маркович больше не скидывает мне мемы и не отвечает на мои истории. Аня опять краснеет до ушей, и может выдавить из себя только: — Правда? Не отвечает? — Ты не Аня Щербакова, а Анна Штирлиц! — Алина бросает ей заправленное одеяло, — Стоит тут, выведывает! Шпионка! Признавайся давай, что там у вас. Как описать в двух словах, что там у них? Она теряется. Сначала хочет отшутиться, но, кажется, уже поздно — не совсем же Алина дура, чтобы после всех ее блеяний и дурацких ревнивых расспросов, после увиденной переписки, поверить в не очень умелое вранье. Потом думает, как бы все кратко и емко объяснить. Ей не приходит в голову ничего лучше, чем сказать просто: — Любовь у нас. Только сейчас все очень, очень, сложно. Алине, наверное, очень любопытно, но Аня делает очень строгое лицо и добавляет ко всему сказанному: — Если ты не против, я хотела бы лечь спать. Потом ей кажется, что это звучит очень уж резко и грубо, с учетом всей ситуации, поэтому она, стараясь вложить в свой голос как можно больше искренней благодарности и теплоты, говорит: — Спасибо тебе за все. Не думала, что скажу это, но хорошо, что ты меня сдала. — Интуиция, - скромно пожимает плечами Алина, - Никогда меня не подводит. На самом деле, Ане еще долго не спится. Она ворочается на широком диване, пытаясь найти удобное положение. Потом битый час гипнотизирует глазами последнее сообщение Дани — «Где ты?». Штук пять пропущенных видеозвонков. А сколько их было в списке вызовов — не сосчитаешь. Почему он не написал после того, как прочел сообщения Алины? Почему не похвастался, что разрулил все ее разногласия с папой? Это так на него не похоже. «Ты сама его выгнала», — напоминает себе Аня, — «Сама сбежала, и не сказала, куда. Сама игнорировала все звонки. Чего ты хочешь еще?» Наверное, ей нужно сделать первый шаг. Она долго думает, что же написать. И, в конце концов, набирает ему: Анютик: Спасибо ❤️ Анютик: Не знаю, что бы я без тебя делала