Выпусти меня отсюда

Зимний Солдат захлопывает входную дверь, чуть слышно щелкнув замком, и прислоняется к ней затылком. Выдыхает — наконец-то избавился от него. Куртка промокла, с неё течёт на паркет и оставляет пятна. Он морщится: если Наташа заметит, то обязательно спросит. Нужно всё убрать, уничтожить следы и затаиться. Прикинуться Барнсом. Он спешно стаскивает ботинки, а всю одежду уносит в ванную, где хорошо отжимает и засовывает в машинку. Заглядывает в зеркало, но не видит Барнса. Не пойдёт. Прежде он сотни раз смотрел на него из глубины глаз и отмечал неразличимые, почти не существующие различия. Линия губ сейчас не так преломлена, туже сжата, брови хмурятся больше положенного, глаза пристальнее, жестче смотрят. Она заметит, ведь всегда замечает. Что ж теперь остался только Зимний Солдат, а Баки Барнс навсегда умер, вот только стоит ли ей знать? «От тебя у неё были лишь кровавые борозды и синяки, ты никогда не целовал её. Никогда. Это был я. Тебя там никогда не было, не могло быть». — Заткнись! — осколки зеркала дождём осыпаются на мягкий коврик, попадая на кожу и царапая босые ноги. — Заткнись. Это тебя нет, нет! Я убил тебя, утопил. Ты умер, Барнс. Никто не стал спорить. В спальне задёрнуты занавески и тихо. Она не услышала, не проснулась. Он знает по её дыханию, по расслабленным мышцам спины под тонкой белой сорочкой, по беспорядочно рассыпавшимся локонам, которые до отчаяния хочется потрогать. Просто чтобы доказать самому себе, вовсе не Барнсу — он может осторожно, трепетно. Он тоже целовал её. Но протянув ладонь, тут же сжимает пальцы, отводя взгляд от её лица. Расслабленного и открытого. У Солдата перед глазами совсем другое лицо. С застывшем ужасом и немым криком. Там много крови на ладонях, сочащейся густой крови. Она льётся прямо в руки, пропитываясь между пальцами, склеивая металл мокрыми красными нитями. «В моих снах красный — это её волосы, а в твоих — кровь и огонь. Я всегда знал, что ты — это не я». Солдат не просит замолчать на этот раз. Потому что сейчас голос Барнса прав. Он сказал это давно, но запомнилось навсегда. Теперь запоминается пугающе всё, ничего нельзя выкинуть и забыть, как старый затупившийся наждак. Теперь ложь и правду нужно различать самому. Солдат так и сидел возле спящей Наташи и смотрел на неё, пока рассвет не начал пробираться из-за соседних домов, а солнечный бледный свет проникать под плотную портьеру. Его привёл в себя звук перекалибровки пластин на руке. Еле слышимое потрескивание один раз в три-четыре часа, но Наташа всегда слышала. — Где ты был? — сонно спрашивает она. — Уже утро. — Решил проехаться по ночному городу, проветриться, — осторожно отвечает он, желая скрывать себя как можно дольше, чтобы узнать, какая она с Барнсом. Он не пускал Солдата в такие моменты, обретая невероятную силу к сопротивлению, почти забывая про него. Но Солдат не винил его — сам поступал точно так же. — Давай ещё поспим? — просит Наташа, освобождая ему место и двигаясь дальше. — Так рано, Джеймс. Солдата охватывает необъяснимый трепет, буквально душа изнутри. Она будто бы знает, что это он, но не говорит, или и Барнса зовёт также и также доверяет? Становится горько где-то на корне языка — что это, ревность? Ревновал её к Барнсу он постоянно, но никогда не сомневался, что тот ему точно не соперник. Ведь все его разговоры, будто Солдата не существовало как того, кого она могла по-настоящему полюбить, были полной чушью, попытками уязвить. Но теперь же он рисковал убедиться, что слова Барнса могут оказаться правдой. Зимний Солдат боялся узнать это. И злился. Он забирается к ней в теплоту и сразу же ощущает мягкость и нежность пахнущей цветами и чем-то французским кожи. Сердце бьётся слишком быстро и шумно, она вот-вот почувствует, даже через сон. На то сноровка и опыт. И точно: голова, лежащая поверх его груди, шевелится и приподнимается. Лохматая, но серьёзная Наташа подпирает подбородок сложенными в замок руками и смотрит на Солдата ясными глазами, в которых не было и намёка на недавний крепкий сон. — Что случилось, Джеймс? — тихо звучит её голос в светлеющей темноте спальни. — У тебя волосы влажные. Где ты был? — В душе. Всё нормально, спи. — Я слишком давно с тобой знакома. Скажи мне, я всегда могу помочь, ты же знаешь. — Да, я знаю, — он смотрел в сторону, стараясь не наткнуться на её цепкий взгляд. Но всё-таки долго нельзя быть спокойным, только не ему. — Поцелуй меня, Наташа. Сейчас Солдат всё выяснит. Наташа всегда понимала без лишних слов. Положив маленькие ладони на его плечи, она подалась вперёд и невесомо, ласково и мягко прижалась к колючей щеке. Ожидая совершенно другого, привычного — резкого, влажного и страстного, — глубокого поцелуя, Зимний Солдат порывисто втянул воздух носом и замер. Осознав, что прятаться бессмысленно, он всё-таки посмотрел на терпеливо ждавшую Наташу. — Бояться и потому не сопротивляться — естественно, но это не то же, что любить, да, Наталья? — Что ты хочешь этим сказать? — не понимает она. — Хотел узнать, какой я настоящий для тебя, — что-то порывистое поднималось под кожей, что-то клокочущее и злое. И не было Барнса, чтобы сцепиться с ним и перехватить контроль. — Что случилось, Джеймс? — настойчиво повторяет Наташа, с тревогой поглядывая из-под упавших на глаза прядей. Ему навязчиво кажется, что она играет с ним, притворяется. Он старается взять себя в руки и отогнать эту мысль. Садится и отворачивается. — Барнс сказал, что я способен только на одно. Что я никогда не существовал по-настоящему и был лишь набором слов в его голове, не мог быть живым. Скажи, Наташа, ты когда-нибудь была со мной по своей воле? Не раньше, а сейчас. После… всего. — Джеймс… — она тоже садится за его спиной. — Он думал, что меня невозможно назвать человеком, и я не спорил. Потому что знал — он завидует: у него не было тебя, всё было, но не ты. Ты была только моей. Выходит, он прав, и ты всегда была привязана к нему. К доброй половине. — Прекрати, ты сам знаешь, что это не так, — спешно возражает Наташа, прижимаясь к нему, и он остро ощущает трепещущий стук её сердца. Мерный, но быстрый, будто она переживает. Боится, и это бесит. Солдат дёргается в сторону и сдавленно рычит сквозь стиснутые зубы. — Ты ведь искала именно живое существо, ещё в Красной Комнате, хотела разглядеть Барнса внутри меня? — Какие-то глупости. Для меня нет разницы. — Разница есть всегда, — трясёт головой Солдат. — Разница есть в твоём поведении. Ты другая с Барнсом, даже в мелочах. Со мной пылкая, обжигающая, как спичка, а с ним лёгкая и воздушная, более доверчивая. — Это не так. Всё сложнее, Джеймс… — Не называй меня его именем. — Это ваше имя, — мягко убеждает Наташа. — Его, — упрямо повторяет Солдат, развернувшись и сверкнув сталью глаз. — И твоё, — не менее твёрже повторяет она. — Я не провожу границ намеренно, они выстраиваются сами собой. Когда ты жёстче, значит и я должна быть жёстче. Барнс, обычно слабый и мягкий, но бывал злющим, как раздразненный пёс, стоило найти на её молочной коже следы не своих прикосновений. Багровые пятна от отпечатков пальцев на бёдрах и талии, полосы на шее, прокушенные губы. Он ничего не мог сделать, не мог заставить Солдата прекратить. Только в отчаянии и бессилии просить. «Только не делай ей больно, хватит». «А, может, ей нравится, когда больно? — злорадствует, а сам не верит». Солдат трясёт головой, прогоняя воспоминание. Проклятый Барнс дошёл до грани в стремлении остановить этот кошмар, отнять её, когда хотел продырявить свою голову. Оставался ещё один вопрос. — Почему, Наташа? — раздражённо цедит Солдат. — Почему ты это позволяешь? Можно же в любой момент остановиться. — Потому что это всё ещё ты, — тихо слышится в ответ. — Нет. Я — не он, не Барнс. Неужели он так дорог тебе, что ты готова терпеть меня и то, что я с тобой делаю? Чем он так хорош? — глаза стремительно темнели, как сгущавшиеся над водой грозовые тучи. Он хватает Наташу за подбородок, дёргая. Остервенело, до разноцветных пятен перед глазами от неуёмной внутри боли прижимает её к себе. — Перестань, — морщится, но не одёргивает. Зимний Солдат готов взвыть от этой податливости. Где та сильная Романова, и кто эта слабая женщина? — Отпусти, мне больно. — Так вырывайся, — и, не дождавшись никаких ответных действий, едко бросает: — Я не понимаю, не понимаю тебя. Но что гораздо хуже — я не понимаю себя. Он грубо прижимается к её приоткрытым губам горячим, распалённым ртом. Наташа закрывает глаза, и Зимний Солдат совсем не замечает одиноко скатившуюся по виску слезинку, сразу же впитавшуюся в медные волосы.