Золотой Оскар

Храни любовь в сердце своём. Жизнь без неё подобна бессолнечному саду с мёртвыми цветами. Оскар Уайльд

Нет ничего прекраснее совместного путешествия влюбленных после долгой разлуки. В том случае, если речь идет не о Майлзе Мейтленде, конечно. Вот уж с кого глаз спускать нельзя. Оскар с ужасом наблюдал за шлейфом из поклонников, кокетливых барышень и даже парочки престарелых лордов, неустанно следующих за его счастьем. Он неожиданно почувствовал, что уже не юн, не так уж жизнерадостен и, возможно, даже скучен. Майлз царил в салонах, залах, на балах и вечеринках, зажигая окружающих, провоцируя на безумные поступки (подумать только, эта француженка угнала чью-то машину, чтобы его прокатить!), вдохновляя на свершения… Да-да, Уайльд мог поклясться, что забастовка в Королевстве Бельгия началась по вине Майлза, да и Нансен назвал бы свой корабль в его честь, задержись они в Норвегии чуть дольше. Новый сорт тюльпанов, самый экзотический на последнем аукционе, в узких кругах называли maailze. Так Оскар забросил творчество, следуя за своим мальчиком. Имя Майлза можно было присваивать новому урагану, как только в мире найдется настолько же разрушительный по своей силе. Ада писала Уайльду письма, настаивая, да что там, требуя вернуться в Англию, возобновить работу в журнале, начать новую пьесу, да мало ли какие дела найдутся у успешного драматурга, писателя, поэта… Видимо, «Женщина, не стоящая внимания» лондонцам уже наскучила и они желали новых пьес и впечатлений. Но все душевные порывы Уайльда, все его мысли и желания были сосредоточены так далеко от творчества, насколько это возможно. Майлз пьянил, как самый изысканный французский арманьяк, притягивал людей и неприятности, виртуозно выкручивался из переделок и всегда возвращался к Оскару. Их ночи были такими же волшебными, как сказки Шахерезады. Не в том смысле, что Мейтленд мог заболтать кого угодно до утра (это само собой), но потому, что Оскар чувствовал себя всемогущим джином, готовым выполнить любой каприз своего повелителя. Майлз же совсем не ставил себе целью вызывать у Оскара ревность или лишать его вдохновения. Он просто жил, радуясь каждому мгновению и окружающие чувствовали это, как мотыльки находят огонь, слетаясь к свече летней ночью. Юноша впервые был счастлив. На него не давила ответственность за репутацию семьи, деспотичность отца и созданные им самим рамки поведения в лондонском обществе. Европа готова была принять его любым и это ощущение безграничного горизонта распахивало крылья. И Майлз умел быть благодарным, но ведь он был еще и влюблен. А значит, пока ему не все равно, Оскару никогда не будет скучно! ***** Этот вечер в Риме ощущался особенным. Вся атмосфера города была пропитана щемящим чувством нежности. Казалось, столица Италии ласково завернула своих гостей в шелковую шаль, чтобы дать им немного уединения. Оскар и Майлз бродили по улицам этой ночью, проигнорировав все приглашения, но не в силах усидеть в гостинице. Оскар чувствовал, как прорастает в своего мальчика всем существом, оберегаемый древним городом и чувствуя его защиту. Такой нежный тихий Майлз был редким драгоценным даром и этой ночью принадлежал только Уайльду. – Мой милый автор, если бы мог описать "сейчас" одним словом, какое бы ты выбрал? – Юноша вдруг развернулся к Оскару всем телом и заглянул в глаза. – Звенящее, я бы сказал, "звенящее сейчас", родной. Майлз, продолжая идти спиной вперёд и любуясь своим мужчиной, естественно, оступается, и кувырком летит в фонтан Мавра. – Похоже, что мое сейчас существенно подмочено! Золотой мой, драгоценный, спасай! Они добежали до отеля никем не замеченные, оставляя мокрые следы туфель на пьяцца Навона. Затащив юношу в свой номер, Оскар с видом заправской горничной очень быстро вытряхнул Майлза из мокрого и почти ледяного наряда и увлек его в ванную комнату. Огромное зеркало отразило контраст полностью одетого драматурга и белоснежной, несмотря на длительное путешествие и частые прогулки на свежем воздухе, кожи юноши. Взъерошенные волосы, яркий румянец и настолько длинные ресницы, что глаза всегда казались подкрашенными. Уайльд не мог отвести взгляда, набирая ванну на ощупь. Небольшие изящные, но очевидно мужские руки, длинные пальцы пианиста, подтянутый живот, длинные ноги – его мальчик был совершеннейшим произведением искусства из всех существовавших в мире. Оскар ласково проводит кончиками пальцев по щеке юноши и скользит щекотно и возбуждающе по шее к ключицам. Приласкав яремную впадинку, не отрывая пальцев, чувствуя себя художником, касающимся девственного еще холста, видя себя творцом, нежными касаниями создающим работу всей его жизни, мужчина ведёт свои прикосновения дальше – от плеча к плечу, от родинки к родинке. Майлз резко втягивает носом воздух и… ныряет в набранную ванну, чтобы скрыть возбуждение. – Если ты настроен только любоваться, так и скажи! – Распутные глаза смотрят на Оскара вызывающе и, где-то в самой глубине, просяще. Драматург, будто пробудившись от сна, присаживается на банкетку, стоящую у туалетного столика, и замирает в ожидании очередного шоу.