The Truth Untold

Грейнджера преследует опасность.

Клауд потакает ему.

***

      Грейнджер утверждал, что Клауд украл много вещей. Флакон выдержанной святой воды. Благословенный серебряный медальон. Бутылка святой воды, смешанная с освященной водой Лунного озера, и соответствующий кубок, украшенный пятью драгоценными камнями, которые, если их правильно держать, могут даровать пьющему вечную молодость…       — Знаешь, это звучит подозрительно похоже на святой Грааль, — сказал ему Алукард, пока Грейнджер начисто вытирал пистолет. — А в Лунном озере нет особенной воды. Лунное озеро — это просто озеро. Мия мне так сказала.       — Мия сейчас тебе что-то рассказывает? — сказал Грейнджер с притворным весельем, пытаясь скрыть тот факт, что его поймали.       — Послушай, я знаю, что ты не любишь убивать людей, — Грейнджер вздрогнул, когда Алукард похлопал его по плечу. — Но мы с Фанни можем. Почему ты никогда не разрешаешь нам присоединиться к тебе, когда ты охотишься на Клауда?       Грейнджер мудро решил проигнорировать вопрос:       — Не позволяй Тигрилу услышать, как ты это говоришь.       — Чтобы мой брат не услышал что? — Фанни шагнула на порог, её мечи были покрыты кровью демонов.       — Что мы с тобой не давали таких клятв, как убийство людей. Вразуми его, ладно? Эта чепуха с Клаудом раздражает. Он всего лишь вор.       Грейнджер внутренне содрогнулся. Алукард только что озвучил то, за что тот ругал себя последние три месяца. Но он сохранял нейтральное выражение лица, а Фанни только смеялась, чистя собственное оружие.       — Расслабься, Алукард. Он просто, вероятно, хочет признания для себя, зная, что вы двое идёте плечом к плечу. Кроме того, если вы не можете вразумить его, — пожала плечами Фанни. — Тогда не сможет никто.       Алукард ответил, пожав плечами:       — Справедливо, — он повернулся к Грейнджеру. — Есть причина, да? Что ты продолжаешь преследовать Клауда в одиночку? — Его голубые глаза сузились. — Или что-то происходит?       Что-то происходит. В этом Грейнджер был определенно уверен. Что-то начало происходить с тех пор, как той ночью он пощадил Клауда. С тех пор, как вор имел наглость встретиться с ним взглядом, даже когда пистолет был готов убить его.       С тех пор он начал искать всё новые и новые причины, чтобы преследовать вора.       — Нет ничего, с чем бы я не справился, — пообещал он своему другу. Он закончил чистить пистолет и сунул его в футляр для гитары. Грейнджер резко встал, заметив, что у него небольшое растяжение левой ноги. Плюс синяк, который цвёл на его правой руке и на скуле…       Какая-то часть его говорила ему прекратить это. Перестать гоняться за опасностью только потому, что она есть. Просто потому, что ему было любопытно.       Эта часть замолчала почти так же быстро, как и заговорила. Он оставил Фанни и Алукарда, готовый снова встретиться с Клаудом.

***

      Сегодня в саду пахло лавандой.       Грейнджер задался вопросом, почему Клауду понравилось это место — с тактической точки зрения, красота в нём была важнее ценности. Не было лёгких выходов, не было способа узнать, войдут ли захватчики. Не было даже нормального места, чтобы сидеть. Грейнджер вспомнил куртку, брошенную на скамейку той ночью, и тихо сочувствовал тому, как холодно должно было быть.       Клауд был загадкой — угрожающей, но всё же загадкой. Это правда, что он не был быстр, чтобы убить существ, не испорченных Тёмной Бездной, но это и не было причиной, по которой он оставил Клауда в живых. Это было единственное, в чём он был уверен.       Он прокрутил список в голове: 1. Он оставил Клауда в живых, потому что ему было приказано получить распятие, и только распятие. Не было приказа убивать. 2. Он оставил Клауда в живых, потому что не имел права его убивать. Безопасность Антуаньер не попала в поле зрения Бруно. Но тот факт, что он ни с кем не был связан, должен был позволить его убить… 3. Он оставил Клауда в живых, потому что у обезьяны больше никого не было? Это царапало его душу. 4. Он оставил Клауда в живых, потому что его тёмные глаза смотрели на него вызывающе и храбро, как будто побуждая его сделать обратное. 5. Потому что, несмотря на вызов в этих глазах, он также выглядел испуганным. Не только для себя, но и для Декстера. Как будто несмотря на то, что он был вором и всё такое, в нём всё ещё была часть, которая не была жестокой и заботилась о других. 6. Потому что, хоть он и лежал на земле, с порезами на руках и листьями на лице, он всё равно выглядел странно красивым. Его глаза, его непонятные, неподвижные глаза, отражали лунный свет и казались грубым янтарем. Его шея: бледная и грязная, выглядела по странному заманчиво. Это заставляло его чувствовать себя слишком одетым только потому, что он предпочитал скрывать своё лицо. 7. Он оставил Клауда в живых, потому что ему было любопытно посмотреть, что будет дальше. Чтобы узнать, есть ли что-нибудь ещё, что стоило бы знать о нём. Чтобы увидеть, сможет ли он снова увидеть эти эмоции в глазах другого парня. 8. У него закончились причины.

***

      Он слышит Клауда раньше, чем видит его.       Вор всё ещё был в том же месте, где они столкнулись и три месяца назад, и во время каждой второй встречи, которая у них была с этого момента. Поначалу это случалось только раз в неделю — Клауд не только воровал святые реликвии, а Грейнджеру приходилось убивать настоящих демонов. Но это стало часто слишком быстро, когда-то доходило до четырёх раз за одну неделю. Когда церкви и храмы в Антуаньере сообщают о донесении от Короля воров, заранее предупреждающего о том или ином реликварии, Грейнджер оказывался там с пистолетом в руке.       И любопытство в его глазах, хотя он никогда не признается в этом.       Он выходит на поляну, молчаливый, как любая кошка. Клауд его не замечает, а если и замечает, то очень хорошо делает вид, что не замечает.       Грейнджер делает ещё один шаг, и внезапно пистолет Клауда направлен на него из сидячего положения.       — Прекрасный вечер, не так ли? — Клауд не смотрит на него, всё его внимание явно сосредоточено на винограде, которым он делился с Декстером.       — Да. — Он не знает, что ещё ответить. Он также не знает, как двигаться. Клауд обманчиво хорошо стреляет, даже в расслабленном состоянии. У Грейнджера были царапины от их прошлых встреч, чтобы доказать это.       Клауд наконец смотрит на него, одна бровь приподнята, а глаза танцуют от удовольствия.       — Так что же я украл на этот раз?       Глаза Грейнджер расширились:       — Что?       Вор пожал плечами.       — Обычно, когда мы встречаемся, ты всегда говоришь: «Ты взял святую реликвию, Клауд. Или Храм Света требует вернуть их имущество, вор. Или Святая вода, грязный преступник.» — Клауд издевательски надулся. — Это был удар ниже пояса. Я не такой грязный. Я принимаю ванну.       Мысленный образ Клауда, принимающего душ, возникает в голове Грейнджера непрошено. Он стирает его прежде, чем думает о чём-либо ещё, связанном с проблемой. — Как, во имя Рассвета, ты это помнишь?       — Я вор. Я помню такие вещи, — Клауд ёрзает на своём месте так, что его ноги теперь скрещены на скамейке, и он и охотник смотрят друг на друга как надо. — Итак, что же теперь?       — Э-э… — После того нелепого обмена репликами с Алукардом, Грейнджер полностью отказался от идеи с кубком. Грейнджер и Клауд прекрасно знали, что вор ничего не украл — по крайней мере, ничего святого. Старый добрый рюкзак выглядел полным.       — Ты тоже не выглядишь особо враждебно, — Клауд наклонил голову. — Где твой пистолет? Ты не собираешься снова подвергнуть меня перекрестию прицела?       Свободная рука Грейнджера неосознанно потянулась туда, где был спрятан его пистолет.       — Я… я пришёл увещевать. Чтобы предостеречь вас от любых других начинаний, которые вы предпримете против Храма Света или самой Монийской Империи!       Ну, это было неловко и совсем не правдоподобно.       Декстер определенно согласился. Он издал лай, который, как был уверен Грейнджер, мог превратиться в хохот.       К его счастью, Клауд изобразил негодование.       — О нет, — комично сказал он, схватившись за грудь. — Вы правы, рыцарь света. Мне следовало бы знать, что перейти вам дорогу означает пересечь саму Страну Рассвета.       Грейнджер мог почти зарычать. Совсем не так он планировал их разговор. Конечно, он понятия не имел, как это должно быть, но определенно с гораздо меньшим осуждением с его стороны.       — Может быть, если я представляю такую ​​угрозу для земли, меня следует казнить, — Клауд постучал пальцем по подбородку. — Но поскольку ты недостаточно силён, чтобы убить меня…       — Недостаточно силён? — Неужели этот идиот не понял, что едва выжил благодаря своим зубам? — Следи за своими последующими словами, вор. Я не единственный воин, который считает, что следует заставить тебя заткнуться.       Клауд усмехается:       — О-у-у, но я не хочу их. Я хочу тебя.       Формулировка заявления застаёт обоих врасплох. Грейнджер слегка отшатнулся.       Клауд быстро прочищает горло.       — Раз уж ты хочешь сохранить мне жизнь, тебе, наверное, стоит вместо этого просто присматривать за мной, да? Охраняй меня и не позволяй мне заниматься воровством и подобными действиями?       Грейнджер знал, к чему всё идёт. Он, вероятно, не должен брать приманку.       Перестань гоняться за опасностью только потому, что она есть.       Он не только плохо умеет врать, но и плохо учится.       — Это было бы мудро.       Клауд вскакивает со скамейки, словно на пружинах. Бедному Декстеру пришлось прыгать быстрее, едва спасая виноград.       — Тогда пойдём со мной, Певец Смерти. Защити меня от опасности.       Грейнджер сглатывает. Затем он кивает.

***

      Конечно, Грейнджеру ничего не нужно предотвращать.       Они с Клаудом идут в тишине, которая не кажется ни неловкой, ни удобной, что его удивляет. Это был первый раз, когда Клауд предложил что-то близкое к компромиссу для них обоих, поскольку их конфронтация обычно включала выстрелы и бегство (и да, голограммы обезьян, которые Грейнджер считает нездоровым преимуществом). И на самом деле это не причиняет ему вреда. Он просто наблюдает, как Клауд ходит среди листьев и шиповников, как если бы они были старыми друзьями, время от времени проводя пальцем по листу или лепестку, возле которых они идут. Декстер наблюдает издалека, как будто зная, что его хозяину не нужна для этого другая компания.       Они проходят через туннель, тщательно увитый розами, оттенки которых приглушены в сумерках, но их запах подавляющий. Грейнджер не мог не смотреть на изящные растения. Их бутоны, тонкие среди острых листьев, контрастировали с ночным небом, выглядывающим из мест, не покрытых цветами. Краем глаза он замечает, что Клауд наблюдает за ним.       Он почти впивается взглядом в вора, но Клауд быстро приходит в себя в настоящей беззаботной манере:       — Знаешь, когда я начал сюда ходить, это был едва ли куст роз, — быстро говорит он, нарушая тишину. — Теперь он вырос и процветает. Иногда мне нравится думать, что мы росли с одинаковой скоростью. — Снова эта ухмылка. Грейнджер решает, что это вызывает такое же любопытство, как и его глаза.       — Ты, э-э, должен почаще присматривать за этим растением. Чтобы знать, насколько хорошо он вырос. — Грейнджер морщится. Это не самый остроумный ответ, но Клауд почему-то смягчается.       — Вообще-то да. Иногда я поливаю его летом. Убедитесь, что он не погибнет зимой. Когда у меня слишком много мыслей, я… э… Я разговариваю с ним.       — Разговариваешь с ним? Конечно, обезьяны достаточно, чтобы поговорить с, — он оглядывается на Декстера, доедающего последний виноград.       — Декстер — очень хороший партнёр, но есть вещи, на которые я не хочу, чтобы он указывал людям. Кроме того, я говорю ещё и с тобой, не так ли? Я бы сошёл с ума, если бы у меня был только этот маленький парень, с которым я мог бы поговорить, — шутит Клауд, и Грейнджер улыбается под своим пальто, чувствуя себя счастливым, что Клауду не нужно говорить об этом.       Затем его левая нога невольно прогибается под ним, и улыбка Грейнджера исчезает.       Клауд замечает как раз вовремя, чтобы поймать Грейнджера, прежде чем его руки коснутся земли. Охотник обнаруживает, что больше опирается на Клауда, чем на свой футляр от гитары, несмотря на то, что теперь он прочно стоит на земле.       — Боги рассвета, Грейнджер! — внезапно восклицает Клауд. Грейнджер замечает, что тот взял его правую руку обеими руками, поворачивая её туда-сюда. Его глаза сужены от беспокойства. Ещё одна совершенно новая эмоция в глазах вора. — Разве ты не знаешь, как позаботиться о себе?       Грейнджер стискивает зубы.       — Я в порядке. — Он пытается встать, но нога не держится. Его правая рука бессознательно хватается за сжатые руки Клауда.       Клауд лишь закатывает глаза.       — Понятно, что нет, — Он наклоняется, сокращая расстояние между ними двумя. Он был опасно близок к тому, чтобы увидеть нижнюю часть лица охотника за плащом. — Обхвати меня своей рукой.       На этот раз глаза Грейнджера сузились.       — Нет.       Клауд удивляет его отсутствием остроумного ответа:       — Просто прими это, Грейнджер. Тебе нужно сделать это.       Грейнджер ненавидит, что он прав. А прав ли?       Он кладет левую руку на плечи Клауда. Прежде чем он успел взять футляр для гитары в правую руку, Клауд потянулся к нему левой, и их пальцы соприкоснулись на долю секунды.       Грейнджер чувствует себя обожжённым.       Если Клауд и чувствует то же самое, то на его лице нет такой реакции. Он неправильно истолковывает выражение лица Грейнджера как пренебрежительное отношение к тому, что он взялся за его кейс.       — Я не собираюсь воровать его, Боже.       Что Грейнджер действительно замечает, так это то, как близкая к нему рука каким-то образом обвивает его талию. Почти защитно.

***

      Они сидят на скамейке недалеко от розового туннеля. Не было ничего, что они могли бы использовать непосредственно для лечения растяжения связок, но Клауд смазывает синяк лечебной мазью, прежде чем наложить на него свежие повязки. Его лицо сморщилось от сосредоточенности, и Грейнджера позабавило количество эмоций, которые он увидел на лице вора всего за одну ночь. По всей вероятности, это так отличается от того, через что обычно проходит Клауд после долгого дня грабежей.       Он только что вышел на прогулку с охотником на демонов и сейчас перевязывает ему руку. Это должно быть ещё мягко сказано.       Клауд мягко отпускает руку, стараясь не помять бинты. Грейнджер экспериментально сгибает руку. Боль уже спадает.       Вор указывает на Декстера, который послушно наблюдал из ближайшего куста. Обезьяна неторопливо идёт вперёд, садится на плечо Клауда и протягивает ему что-то твёрдое и блестящее. Затем он передаёт его Грейнджеру.       — Вот. Для твоей ноги.       Вопреки себе, Грейнджер принимает его:       — Лечебное зелье? Не хочешь сказать мне, откуда оно?       Улыбка вора была лишь слегка печальной. Он нехарактерно отталкивает Декстера.       — Рафаэль могла разрешить мне доступ к своему оборудованию, а могла и не разрешить.       Грейнджер приподнимает бровь, но его руки уже откупоривают зелье, боль побеждает гордость. Он осторожно маневрирует своим пальто и опрокидывает зелье в рот, быстро закрывая его, когда заканчивает пить. Это займёт несколько часов, но он знает, что полностью восстановится в кратчайшие сроки.       Он оглядывается на Клауда, только чтобы увидеть, что тот уже смотрит на него, его глаза отяжелели от чего-то, что Грейнджер не смог расшифровать. Это было не то неповиновение, которое он видел всего несколько месяцев назад. Или, может быть, это оно и было? Было какое-то подобие этого, как будто он знает, что не должен смотреть так открыто, но всё равно делает это. Как будто Грейнджер сам был какой-то святой реликвией, которую могли видеть только самые верные из паломников.       Его сердце начинает стучать слишком быстро. Или, может быть, это уже было, он не мог сказать.       Клауд снова наклоняется ближе, и на какой-то абсурдный момент Грейнджер подумал, что Клауд собирается его поцеловать.       Но нет. Вместо этого вор только разделяет волосы, свисающие со лба Грейнджера. Задерживается на серебряной пряди в его волосах. Проводит пальцем по шраму над глазом.       — У тебя смехотворно красивые глаза, — шепчет Клауд почти самому себе.       Прежде чем Грейнджер успел сделать что-то столь же безрассудное, Клауд наконец сократил то небольшое расстояние, что оставалось между ними. Его губы осторожно касаются лба Грейнджера, мягко.       «Подобно розе», — эта мысль приходит незваной, как и большинство его мыслей той ночью.       Если раньше он чувствовал себя обожжённым, то сейчас он был в огне, и его невозможно было потушить. Он чувствует себя одновременно приросшим к земле, и унесённым ветром, и готовым утонуть в любую секунду, и только Клауд удерживает его.       Клауд. Клауд. Клауд. Ожидал ли он, что произойдет что-то ещё? Часть его знала, что это каким-то образом произойдет, с того момента, как их взгляды встретились перед плющом.       Значит, он наконец-то сделал это. Погнался за опасностью, запер её в клетке. Держал под замком и не обязан покидать её в ближайшее время. Что он собирался делать с этим теперь? Что они собираются делать сейчас?       Момент истекает слишком быстро, и губы Клауда покидают его, а по его коже пробегает мурашки там, где всего миллисекунды назад были самые нежные прикосновения. Он до сих пор чувствует себя охваченным пламенем.       — Если… Если ты больше не захочешь сюда приходить, я прекрасно пойму. — Он говорит это так тихо, будто деревья будут ругать его за что-то кроме шёпота. Затем он быстро уходит через туннель из роз. Грейнджер не смог бы преследовать его, даже если бы попытался — в первое мгновение после такого.

***

      Проходит день. Ещё один. И ещё. Ни одна из церквей или храмов не сообщает о Короле-воре. Ни одна из реликвий не украдена, Святой Грааль не исчезает.       Грейнджер должен почувствовать облегчение. Вместо этого он чувствует себя обделённым.

***

      На четвёртую ночь он снова посещает сад. Находит Клауда на скамейке возле туннеля роз. Ни рюкзака, ни пистолета, ни Декстера. Они ничего не говорят.       Грейнджер прижимает раздражающего, умного, надоедливого вора к своей груди. Удары их сердец, кажется, сливаются в одну синхронную симфонию. Он считает один мучительный удар за другим, пока руки Клауда, наконец, не обвивают его, крепко, как утопающий, который нашел буй в беспокойном, бурном море.       Они крепко обнимают друг друга, как те противоречия, которыми они были.       И не отпускают долгое время.