доктор

      После той ночи прошло ещё несколько, а Союз продолжал видеть в мёртвой темноте знакомую фигуру. Та будто и не двигалась, но Союз видел горящие глаза под капюшоном и предпочитал не сомневаться в её реальности. Может, именно сомнения в существовании фигуры и подтолкнули Союза позвонить Хэлен. Её оставленная визитка пришлась кстати, ведь поиски номера не заняли много времени. Хэлен долго не поднимала, и Союз стал сомневаться, что она не сменила номер. И когда последний гудок прозвучал, Хэлен ответила. Даже спустя четыре года она узнала Союза (прежде назвав его «главврачом») и была рада рассказать, что заканчивает колледж и уже зарекомендовала себя в местную газету. Союз выслушал и похвалил её, а после задал вопрос, неподходящий для данной ситуации: «Вы больше не ходите вокруг больницы поздно ночью?» — Ну что Вы, — был её ответ. — Это было так давно. Сейчас у меня одна задача — выпуститься из колледжа достойно. Правда, мне нечего делать возле Вашей больницы.       Союз же поблагодарил её за ответ и пожелал удачи. Хэлен ответила тем же и напомнила, что он может обратиться к ней при надобности. Союз снова поблагодарил и повесил трубку.       Значит, то была не Хэлен. «Зайчик»? Но он же должен быть под стражей. Не могла ли фигура быть просто плодом измученного сознания? Увы, мозг активно отвергал эту версию. Союз некоторые ночи наблюдал за фигурой, и та, будто заметив, что на неё обратили внимание, начала вырисовывать ногами что-то на асфальте. Если бы лежал снег, Союз смог бы прочитать отдельные слова, ведь фигура вырисовывала упорно и долго, по несколько раз обводя «буквы» ногами. Сначала Союз хотел серьёзно понять, что́ пишет эта фигура, но однажды поймал себя на мысли, что занимается этим в своё рабочее время. И более он не стал смотреть по ночам в окна, занимаясь пациентами и проводя как можно больше времени именно с ними.       Однако фигура не отстала и последовала за ним домой. Под окнами своей квартиры Союз снова увидел знакомую фигуру и почти взвыл от раздражения, когда она стала вычерчивать что-то ногами. Но в этот раз фигура поступала разумнее и, написав слово, принялась отстукивать ногой по асфальту. Лишь через ночь такого «стука» Союз догадался, что это азбука Морзе, и тщательно записал все точки и пробелы. Сказать, что, сложив все буквы в слова и получив «страх смерти», Союз был рад, нельзя. Доселе спокойного и уравновешенного доктора бросало то в жар, то в холод от малейшего стука или скрипа, а сам он стал более раздражительным и осторожным. Вместе с тем он стал носить с собой всё то, что нашёл на Вилсона за эти пять лет; он даже спал вместе с этой папкой под подушкой, буквально через сон слыша, как фигура насвистывает под его окном.       На ум всё чаще и чаще приходил тот далёкий образ маньяка-каннибала, который он обнаружил в одной из газет. Там же было сказано, что «Зайчик» — крупный мужчина два метра ростом и метром в ширину. Но фигура под окном была куда меньше, может, около полтора метра, не считая каблуков. Хотя если «Зайчик» захотел, то мог ссутулиться и обмануть нерадивого доктора.       Ощущая себя попавшим в ловушку, Союз с ужасом вспомнил, как давно загнал себя в информационный пузырь. На события в мире он смотрел сквозь пальцы и, если это не касалось его пациентов, даже не хотел вникать. Первое, что интересовало его, были пациенты, а потом — Вилсон и вся та чертовщина, что тот творил. Да даже тот факт, что три месяца назад состоялись выборы губернатора и Вилсон занял пост, дошёл до Союза только с историей миссис Ларсон. Ужасный поток информации просто утёк из его собственных рук, когда Вселенная так бережно направляла его. Может, именно освобождение «Зайчика» он и упустил?       Но даже не об упущенной возможности или же возможном скором нападении беспокоился Союз: его пугала неизвестность. В работе врача всегда стоило ждать чего-то странного, непонятного, да хотя бы чудо могло произойти на твоих глазах. Вот только проработав пятую часть века в больнице, где всё было относительно спокойно и даже редкие «казусы» не меняли прежний уклад жизни, Союз позабыл о том, что жизнь не всегда течёт ровно и гладко, как молодой ручеёк; жизнь больше похожа на бурную реку, которая виляет и извивается, хватает и мчится, и всё продолжает течь вперёд. Она не заканчивается.       Однако Союз слишком рано расслабился — бац! — у него под окном ошивается непонятный тип с неясными намерениями. Жуть.       И в один день Союз струсил и, как только наступило утро, он прихватил бумаги и, вызвав такси, приехал на нём в больницу, где в то же утро рассказал обо всём Балдеру. «Проявление слабости», как обозвал это сам Союз, никоим образом не показалось главврачу таковым. Он лишь заметил, что это было нужно сделать раньше. — Ведь этот день мог не наступить, я прав? — спросил он. — Этот человек в капюшоне, кажется, настойчив.       Союз был вынужден согласиться. — Иди в полицию, — посоветовал Балдер. — Я не знаю, как обстоят с этим у них дела, но обратить внимание на это они должны, ведь это просто безобразие! — Да, я тоже об этом подумал, — ответил Союз. — С жизнью не шутят. — Именно. Поживи пока у меня, пока дело неясно. — Я не хочу Вам мешать. — Нет, что ты! Жена будет рада тебя видеть. Притом ты не стеснишь никого. — И всё-таки я поживу в больнице. Можешь поставить мне больше дежурств. Здесь даже безопаснее. — О, очень сомнительная безопасность, которая охраняется государством!       На том они и разошлись. Союз отдал смену Балдеру, а сам, чуть пробило без четверти десять, направился в полицейский участок.

***

      До полицейского участка было меньше двух кварталов, потому через минут десять Союз был на месте. Он заплатил таксисту и со спокойной душой вошёл в одно из самых влиятельных зданий этого города. То снаружи напоминало некую крепость, в которой легко можно было спрятать целое войско. Однако внутри здесь всё было заставлено дверьми и шкафами, а также сотней непонятных сейфов и документов, по-хорошему, что должны были храниться в архиве.       Проскользнув между двух стеллажей, Союз оказался в передней. Здесь, на удивление, было многолюдно, но самое интересное было даже не в этом. Мужчина, что сидел за утолщенным стеклом, не обращал внимания на огромное количество посетителей и лениво почёсывал затылок. Стоило Союзу сделать шаг в сторону стойки, как его отдёрнули, предупредив: «Тут очередь!»       «Спасибо», — ответил Союз и стал возле одной из стен. Ждать пришлось долго и, кажется, так долго не длилось ни одно дежурство, каким бы сложным случаем оно не было омрачено. Сначала мужчина за стеклом угрюмо молчал, почёсывая затылок. Когда же к нему подошли, он вдруг оживился и стал выполнять свою работу. Союз выдохнул. Если очередь двигалась, то ждать становилось легче. Однако он ошибся. Женщина, подошедшая самой первой, уцепилась за стойку руками и требовала сейчас же рассмотреть её дело. Когда спросили о деле, она сказала, что недовольна работой пожарных, которые отказались снимать её кошку с дерева. — Ну а чем Вам полиция поможет? — спросил человек за стеклом. — Не знаю, придумайте что-нибудь. Ведь это никуда не годится! — Мы рассмотрим Ваше обращение. Следующий!       После подошёл мужчина лет 50, который очень скромно признался о пропаже его кошелька в общественном транспорте. — Когда Вы его потеряли? — Не потерял, а его украли. — Хорошо, украли. Когда? В каком автобусе? — Тогда была среда, но дату я не помню… Может, время?.. Нет, времени тоже не помню… И автобус тоже… Может, это было такси?.. В метро?       Мужчина ещё долго перечислял возможные места пропажи кошелька, но Союз не слушал. Профессиональные навыки вслушиваться в каждую деталь и замечать всё вокруг ужасно мешали в обычной жизни. Союз мысленно отгородился от всякого шума и двигался вперёд лишь ориентируясь на вибрации кафеля.       Когда же подошла его очередь, минуло уже полтора часа. Народа в маленькой приёмной не убавилось, однако Союз приметил новые лица. Это всё напомнило ему равновесную систему: сколько ты убавишь в ней, столько она и восстановит сама, насильно притянув что-нибудь извне. Точно участок тянул людей к себе даже с самой незначительной проблемой.       Человек за стеклом взглянул на Союза и осведомился о проблеме. Союз ровным тоном выложил свои подозрения и показал роковую записку, принесённую Изабеллой пару недель назад. Человек за стеклом лениво оглядел вещи и покачал головой. — Вы думаете, что этого достаточно? Кто-то просто решил пошутить. — Но здесь не может быть шутки. Всё серьёзно. За мной следят. — Простите, а кем Вы работаете? — Психиатром. — О, может, и свою голову проверите? В таком большой городе многие сходят с ума, им что-то мерещится. Знаете, сколько таких на день у меня? Человек десять! — Но Вы же… — Я подам следователю, он вызовет Вас, если посчитает нужным. Однако очень сильно сомневаюсь. — Но тогда меня может и не стать. — Судьба, она такая. Жестокая.       Человек за стеклом что-то ещё дописал в бумаге, дал Союзу расписаться и позвал следующего. Приёмная работа как часы: аккуратно, чётко, без задержек. Ведь какое дело механизму до обычных людей.       В не самых лучших чувствах Союз покинул злополучное место.

***

      Союз сам не заметил, как в нём вспыхнула та детская наивность, уверяющая, что ему помогут, полицейские всегда хорошие, они всегда помогали и будут помогать. И даже несмотря на свой возраст, Союзу хотелось верить и он верил, но…       На что он только надеялся!       Петляя между многочисленных клумб и плохо сложенных тротуарных плит, Союз думал о несправедливости всей жизни. Он столько прошёл, столько преодолел; он выучился и сломался, он снова построил себя и отдался своему делу. Однако такого опыта не хватило для очередного поворота судьбы. Вот тебе и выученные методички, вот тебе и законченный университет с отличием.       От злости Союз пнул какую-то банку. Та покатилась под кусты и спугнула рыжего кота. Тот выпрыгнул из толстых веток под самые ноги Союза, а запутавшись в них, с визгом отскочил в сторону. Союз слегка улыбнулся, однако тут же улыбка его померкла. Он представил, как кто-нибудь тоже ждёт его за углом, как этот кот ожидал свою добычу, и только случайность может помешать этому. А случайности ведь потому и случайны, что по воле божьей.       От неприглядной мысли пробежал холодок по спине и Союз оглянулся. Спокойно плыли по дороге машины, сновали пешеходы; никому не было до него дела. По крайней мере, пока. А что будет потом? Что он будет делать, когда его сломают?       Другая сторона улицы показалась более просторной, а потому Союз перешёл дорогу. На середине пешеходного перехода он по привычке поднял глаза на стоящие машины. Сколько их здесь было? Неизвестно. Сотня марок и такая же сотня лиц. Когда-то в детстве он подумал о том, каково это быть сбитым машиной, и уже тогда хотел залезть человеку в голову, прощупать каждую извилину, каждую бороздку. Тогда и машины казались страшнее, ведь были по сути бездушными средствами для передвижения, состоящими из таких же бездушных гаек и винтиков.       Однако сейчас машины оказались по-настоящему страшными: они были живыми. Теперь вместо бездушных гаек и винтиков за тёмно-зелёным лобовым стеклом был человек. Именно из-за него машины становились куда опаснее, куда страшнее.       Светофор издал трескающий звук, что означало об окончании времени перехода. Союз, дошедший до середины, очнулся и дошёл до нужной ему стороны.       И тут его осенило: каждый человек потенциально опасен. Будь это пожилая женщина, что медленно шла по тротуару; будь это совсем маленький ребёнок, потративший на ролики последние деньги. Все они — опасны. Руки в карманах — там нож. Рука за спиной — пистолет. Каждый человек осознавал свою беспомощность и хотел защититься. Но кто ведь сказал, что не бывает невинно убитых?       Нет, ему точно нужно проверить голову.       Союз резко повернулся и отправился домой. Конечно, его могли там ждать, конечно, проще было бы просто сбежать, конечно, есть выход и получше (например, свалить из страны), но он идёт туда, где его проще всего достать. Он идёт в свою квартиру.

***

      Что здесь может послужить оружием для защиты? Бесчисленное множество книг, журналов и газет про возможности человеческого мозга? Может, оружием может стать его паспорт или же военный билет? Нет, конечно, против ножа или пистолета это не противопоставишь. И это хваленое высшее образование, помогло, спасибо.       Союз некоторое время бегает по комнате, ищет, чтобы могло помочь и защитить. Но его поиски ни к чему не приводят и он останавливается. А стоит ли пытаться? Стоит ли тратить свою последнюю энергию на вот это? Всё равно никто ему не поможет… Господи, да когда же придёт эта фигура и убьёт его?! Пусть приходит, он готов умереть хоть от пули, хоть от ножа. Скорее.       От подобной мысли ему стало легче и, кажется, проснулся здравый смысл. Конечно, умирать просто так было слишком скучно? Может быть. Союз вспомнил о своём многолетнем труде. Эта папка, как и всегда, лежала под подушкой.       Союз пошарил рукой — и обомлел. Под подушкой ничего не было. Он снова провёл рукой по откровенной синтетике. Ничего. Абсолютно. Кто-то уже был тут? Но он же буквально утром ушёл. Когда успел? Господи, столько труда… А если этот кто-то ещё тут?..       Союз стал дико озираться; по-заячьи стучало его сердце. Ему показалось, что он слышит шаги в коридоре. Он сделал шаг к столу и крепко схватился за тяжёлую пепельницу. Однако шаги не повторились. Всё было спокойно.       Союз опустил пепельницу на стол и выдохнул. Вдруг его обожгла мысль: всё самое важное он ещё утром забрал в больницу. Папка с наработками была в больнице. В его кабинете. Во втором ящике под стопкой методичек. Всё там.       Ощутив второе за день облегчение, Союз был полон сил. Его путь снова лежал в больницу.       И всё-таки как-то ненадёжно хранить такие важные истории в обычном ящике. Надо перепрятать…

***

Как себе и обещал, Союз перепрятал папку под дно второго ящика. На удивление, скотч и несколько капель корректора смогли удержать такой объём и даже ящик закрыть было легко.       Теперь Союз может считать себя свободным. По крайней мере, в кабинете не могли поставить камеры… Или могли? «Нет, надо работать, — уговаривал Союз себя. — Нужно работать и я иду работать».       Наверное, было слишком самонадеянно думать, что все проблемы решаются одним лишь упорством. У него дрожали руки, его мысли путались и язык был не в состоянии складывать слоги в слова. И это он так успокоился? Да, друг, какой из тебя вообще врач.       Ему нужно к пациентам, к источнику его жизни. Вот только сможет ли он им что-то дать?

***

      Рейх тут же сел рядом с доктором, плечом не боясь задеть чужое плечо. Его глаза светились радостью, хотя было видно, что ему что-то не нравится. — Всё хорошо? — Да, хорошо. Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь? — А. М, да, я так много хотел тебе рассказать!.. Правда всё хорошо? Ты выглядишь таким уставшим. — Да, всё хорошо. Ну так что рассказать хотел? — Нет, я уверен, что что-то случилось. Расскажи. — Рейх, ничего не произошло, всё хорошо. Давай ты расскажешь про своё состояние. Мне нужно выполнить свою работу.       Снова что-то изменилось и теперь Рейх из мельтешащего солнечного зайчика превратился в тяжёлое облако. Он угрюмо насупился и отодвинулся от доктора. Союз вскинул брови. — Ну так что? — Для тебя это просто работа, верно? — Нет, это моя любимая работа, веришь мне? — Да я… Правду говоришь? — Да. — Точно не врёшь? — Нет. — Ну, так что случилось? — Ничего. — Ну что такое!       Рейх снова замельтешил по комнате и стал мозолить глаза. Союз старательно записал увиденное, опустив своё раздражение. Вдруг что-то промелькнуло перед глазами и история выпорхнула из рук. Союз поднял взгляд. — Зачем ты это сделал? — Я просто не понимаю тебя! Почему ты всё пишешь и пишешь? Я же здесь, я живой, я разговариваю с тобой. Почему ты только в этой тетради? Я ещё не умер, чтобы ты писал обо мне. — Рейх, успокойся. Сядь, мы говорим. — Нет, я не сяду. Ты снова уйдёшь от ответа и будешь говорить, что тебе нужно знать обо мне да обо мне. А я хочу знать о тебе! — Рейх, ты забыл кто кем является. — Нет, я знаю, что ты доктор в этой больнице. А я, — пауза. — Больной.       Грозное выражение лица не смягчилось за маленькую перебранку, а руки Рейха потянулись к упавшей истории. Союз видел, как тот берёт ее в руки, и не хотел забирать, боясь, что Рейх может просто порвать историю. Рейх же уставился на титульный лист и молчал. Союз решил, что тот думает о прошлом. Лицо Рейха более не было грозным — оно было печальным.       И тут Рейх расплакался. Вот так просто и неожиданно. И он плакал, размазывая слёзы по щекам, ероша волосы и крепко сжимая историю. Союз молча наблюдал за этим всплеском, пока не заметил напряжённые руки над са́мой бумагой. Рейх готовился её порвать. Такого Союз не мог допустить.       Подорвавшись с места, Союз выхватил историю из костлявых рук и крепко обнял Рейха. Пальцы вцепились в халат и Союз даже услышал, как лопается нить. Рейх давно научился плакать беззвучно, а малейшие вздохи глушились тонкой тканью халата.       Беспомощно прислушиваясь к биению сердца Рейха, Союз корил себя за неспособность именно сейчас успокоить. Может быть, и понять. Ведь Рейх зачем-то плакал. Чего он добивался? Что хотел этим сказать? Люди придумали язык для выяснения отношений; только малые дети всё ещё используют плач как способ донести информацию. Нет, Союз и правда был беспомощен. Как и в своей жизни, впрочем.       Когда истерика Рейха стала понемногу ослабевать, Союз опустил руки. Те затекли и сейчас кололи мелкой болью. Рейх уже не держался за халат, как за спасительную соломинку; он разглаживал на нём образовавшиеся складки. — Почему ты заплакал? — Мне тебя жалко. — Меня? С чего бы это? — Ты такой серьёзный и большой. Наверное, мир давит на тебя. Куда проще быть незаметным и простым, чтобы ускользнуть. Но разве это будет правильно?       Союз почувствовал, как немеет. Его пациент, которого он только что сравнил с неразумным дитём, сказал нечто поистине важное. Может, не такое и гениальное, однако очень важное… нужное сейчас. Очень нужное.       Рейх улыбнулся сошедшимся бровям доктора. Его настроение уже вернулось и безграничная любовь ко всему миру овладела телом. — Видишь? Всё просто! — Да, и правда. — О, теперь я говорю тебе как поступать. Хорошо мы местами поменялись, а? — Да, очень хорошо. — Мне так нравится, когда ты со мной соглашаешься!       Рейх закружил по палате, изображая руками различные музыкальные инструменты. О, это был целый оркестр и дирижёр в одном лице. До чего же виртуозно Рейх играл на несуществующем инструменте. Он чувствовал ритм, мелодию. Он пропускал каждую ноту неслышимой музыки через себя. Он был великолепен.       Союз с замиранием сердца смотрел на этот воображаемый концерт. Тепло разлилось по его телу, найдя крыницу в середине груди. Ему было до банального спокойно и хорошо.       Союз неожиданно для себя обнаружил, что сливается. Сливается с этими нотами, музыкой, ему становится понятен смысл произведения. Это похоже на то, когда кто-то открывает тебе гениальные отсылки, а ты начинаешь что-то понимать.       Тело было всё легче и легче, всё дальше и дальше. Правда, он же не выкурил больше нормы?       Рейх же, закончив воображаемый концерт, отложил смычок и скрипку. По сценарию дальше шёл марш, а потому многоуважаемый альт должен отдохнуть. Рейх проскользил по полу и очень скоро оказался рядом. Худые ступни наступили на пальцы и прижали их к полу. Союз отметил, что Рейх поправился за последние годы и несказанно этому обрадовался. Злобы больше не было. Он и правда там, где должен быть.       Рейх взял руки Союза в свои и развёл их в стороны. Образованная «лодочка» поплыла по палате, контролируемая ногами Союза. Тот следовал за импульсами в ступнях Рейха и поворачивал только по сигналу. Их вальс не был даже близко похож на профессиональный или хотя бы на репетиционный танец выпускников, однако было свободно. Свободно, словно ничто не держало. Свободно, будто все проблемы были позади. Свободно, точно скоро они оторвутся от земли и наконец закончат свой путь.       Наконец, они остановились. Союз тяжело дышал, тогда как Рейх всё ещё летал на крыльях свободы. Он легко отпустил доктора и так же легко подал тому историю. Рейх точно вжился в роль барышни конца 19-го века. — Спасибо большое, — поблагодарил Союз и слегка кивнул. — Я же могу ожидать Вас сегодня вечером, около десяти? — Конечно, я приду, как только закончу. Невидимое платье взметнулось вверх под движением руки и осторожно опустилось шлейфом на кровать, подмятое телом. Рейх являл собою саму прилежность и аккуратность. Чудо. Только один раз эта красота окликнула Союза: в дверях. Сидя всё так же скромно, Рейх заметил: — Я же хорошо себя сегодня вёл? — Хм. Есть замечания на этот счёт. — Но ведь могло быть хуже! — Не спорю. — Тогда я могу рассчитывать на что-то вроде похвалы? — Конечно. Ты молодец. — А можно мне чего-нибудь сладкого? — Рейх, но ты уже получил свою порцию леденцов. Не наглей. — Нет, я не про них. Мне хотелось бы чего-нибудь сладкого, как булка. Знаешь, есть такие на пару, а есть просто с тестом?.. Вот мне хотелось такого. — Хорошо. С лимонным джемом подойдёт? — Да! Было бы здорово. — Тогда до встречи. — Стой! Рейх подорвался со своего места и, пуская платье волнами по полу, буквально вцепился в Союза. Его губы быстро нашли чужие и осторожно поцеловали. Лишь тогда Рейх позволил доктору уйти. — Жду вечером! — было последнее, что услышал Союз, а после дверь закрылась.

***

      Выполняя просьбу Рейха, Союз после смены направился в ближайшую кофейню. Вот только та была закрыта. Союз сначала думал возвращаться, однако ноги толкнули его вперёд, и он, минуя переулки, улочки, какие-то кафе, бары и жилые дома, пошёл дальше.       Однако, как назло, на глаза не попадалось ни одной кафейни. Только в воздухе витал причудливый сладко-кислый запах. Он выбивался из общих запахов осенней сырости. То были булочки с лимоном, продаваемые в соседней пекарне. Буквально в нескольких шагах от доктора. «Удача!» – пронеслось в голове и Союз зашёл в пекарню.       Очереди не было, потому обслужили его быстро. Продавец оказался вежливым, а пекарня приятной. Можно было даже подумать, что нервы доктора снова пришли в норму. Но выходя, он вздрогнул от звона колокольчика над головой. Правда, эти "оповещатели" уже никуда не годятся.       Назад он подумал идти другой дорогой. Так можно было сократить путь в больницу. Булочки не успеют остыть. И только он собрался вновь погрузиться в свои мысли, как краем глаза успел заметить чей-то силуэт и нечто белое в его руке, ярко выделяющее в вечерних сумерках; дернулось это что-то, резко кинувшись на доктора. Увернувшись, Союз увидел перед собой человека, однако секунда – и бита – тот самый предмет, которым пытались атаковать его первоначально, – вышибает весь дух одним лишь попаданием в плечо.       Булочки падают на грязный асфальт, а Союз силится устоять. Кулак поддых, заставил склониться в три погибели и выругаться: «Твою ж мать!». В глазах на секунду померкло. Удары на этом не закончились. В спину. По локтю и руке. Союз ощущал, как набухают свежие синяки и кровоподтеки, как окрашиваются они в различные оттенки фиолетового, коричневого и зелёного цвета.       «Если он продолжит бить, то ты умрешь!» — кричит подсознание, вынуждая Союза действовать.       Тут же доктор ощутил липкий страх, который вдруг пристал к его рукам и ногам. А что если он действительно умрет? Что тогда будет?       Следующий удар должен был последовать точно в голову, но вытянув руку и успев перехватить биту (сила удара заставила прикусить губу), Союз резко выпрямился и ударил пяткой своего оппонента в колено.       Несколько секунд заминки, помогли Союзу выбить из рук напавшего на него незнакомца биту. Но мысли вертевшиеся в голове, не давали покоя. Противником Союза был явно мужчина, чьё лицо он не мог рассмотреть из-за вечерних сумерек. Он был ниже ростом, однако, видимо, драться этот мужчина умел. Или импровизировал, надеясь на чистую удачу.       Будь соперник не настолько отчаянным, не полез бы в драку с тем, кто в несколько раз крупнее его. Стоит отдать ему должное, он чуть не победил.       Глаза мужчины сверкнули, словно нападающий смеялся и ситуация все ещё под его контролем.       Союз понял, что паника вот-вот поглотит его, и попытался вцепиться в любую соломинку, которая помогла бы удержаться и выжить. И тут перед его внутренним взором возникло то, чего он уж совсем не ожидал увидеть. Образ, ясный и отчетливый, странный темный силуэт у забора больницы, который смотрел на него и в какой-то момент заставил отвести взгляд.       Точно! Этот самый человек и есть «Зайчик».       Вместе с осознанием Союз получил вкус металла на губах, и шок его сменила внезапная злость. Все будет кончено, если его сейчас убьют и оставят умирать, как какую-нибудь беспризорную шавку. Вилсон победит.       Ну уж нет!       Выстояв под градом хаотичных ударов, заслонившись левой рукой, Союз нахмурил брови: правой рукой он попытался ухватиться за чужое запястье, и если бы не пристальное наблюдение со стороны, он бы спокойно это сделал. Противник резко дернул ногу назад, ухватившись за руку Союза, потянув его на себя, заставляя потерять равновесие, он рассчитывал на скорое падение своего врага. Он думал о том, как начнет втаптывать сильное тело в грязь, в конечном счете, наступая ногой на шею и навсегда перекрывая доступ к кислороду. Может, он даже забрал бы себе какой-нибудь из пальцев доктора в качестве трофея?       О, быть может.       Однако Союз удержал равновесие, поспешно дернулся прочь от маньяка и схватил выбитую пару минут назад биту. Он замахнулся, направившись на мужчину, рука его при этом чуть не отваливалась от адской боли, живот скрутило, и Союз чуть не вывернул содержимое своего ужина на ботинки.       Маньяк помешкал, прежде чем действовать. Теперь уже он не был так уверен в своих действиях, видя решимость и стойкость человека напротив. — Тебе конец, доктор, — не сказал, а выплюнул маньяк, поспешно ретируюсь прочь. — Убивать маленьких детей намного легче, да? — Союз с отвращением откинул биту прочь, зная, что больше она ему не понадобиться.       Снять отпечатки пальцев маньяка не получится — руки его были в перчатках. Да и камер здесь нет. Как хорошо было бы ткнуть носом того полицейского в снятое видео нападения!       Нужно уходить. Союз бросил беглый взгляд на поле боя и отметил вот что: лимонные булочки оказались в грязи. А рядом лужа крови.       Нет, Рейх, сегодня без сладкого.