1860

Смешанная
Завершён
NC-17
1860
автор
Описание
1860 год, Российская империя. Господа, проводящие дни в размышлениях о судьбе Отечества, а ночи - во власти порока. Крепостные, вовлеченные в жестокие игры развращенных хозяев. И цыгане, по воле рока готовые пожертвовать свободой и жизнью ради любви.
Примечания
Потенциально скивиковая вещь, в которой: много гета, авторская локализация оригинальных персонажей в попытке органично вписать их в российские реалии и довольно редкий кинк, реакция на который может быть неоднозначной. По этой работе есть арты. И они совершенно невероятные! https://twitter.com/akenecho_art/status/1410581154877616133?s=19 https://twitter.com/leatherwings1/status/1467112662026838023?t=ISA5gPy-l4lp7CjWaKh2qQ&s=19 !Спойлер к Главе XXVII https://twitter.com/lmncitra/status/1424059169817174019?s=19 !Спойлер к Главе XXIX https://twitter.com/lmncitra/status/1427652767636762632?s=19 Если не открывается твиттер, арты можно посмотреть тут: https://drive.google.com/drive/folders/1kgw6nRXWS3Hcli-NgO4s-gdS0q5wVx3g Первый в моей жизни впроцессник, в обратной связи по которому я нуждаюсь отчаяннее, чем когда-либо прежде.
Посвящение
Моим неисчерпаемым источникам вдохновения, Kinky Pie и laveran, с огромной благодарностью за поддержку
Содержание Вперед

Глава XXIV

Достав из печки румяный пирог, Микаса сняла с себя перепачканный передник и вышла в сад, щурясь от яркого солнца. День сегодня был чудесный — теплый, ясный и удивительно спокойный, будто насквозь пронизанный почти что осязаемым, ничем не замутненным счастьем. Из-за затопленной печи в избе было слишком душно, отчего Микасу слегка мутило, так что, оказавшись на воздухе, она облокотилась о покосившуюся изгородь и сделала несколько глубоких вдохов. Уняв легкое головокружение, она принялась искать взглядом Эрена, с самого утра пропадавшего в саду. Тот лежал на траве в тени раскидистой яблони и, закинув руки за голову, задумчиво смотрел в безоблачное небо. Стараясь не наступать на опавшие плоды, Микаса осторожно подошла к нему, поймала на себе его нечитаемый взгляд и ласково улыбнулась. Приподнялась на носочках, срывая с ветки твердое зеленое яблоко, и аккуратно присела рядом с Эреном, боясь его потревожить. Тот продолжил невозмутимо смотреть вверх, словно силился разглядеть что-то очень важное в глубокой небесной синеве, и Микаса не стала его отвлекать, принявшись за свое яблоко. Оно оказалось именно таким, как ей сейчас и хотелось — ароматным, сочным и до ужаса кислым. Издаваемый ею хруст все же привлек внимание Эрена, и он приподнял голову в молчаливой просьбе поделиться. Микаса поднесла яблоко к его губам, давая откусить небольшой кусок, и он тут же скривился, выплевывая белую мякоть. — Фу, кислятина! Как ты такое ешь? — Эрен потянулся к подбородку, чтобы вытереть липкий сок, но Микаса опередила его, наклоняясь и слизывая с его кожи прозрачные капли. Ее язык скользнул от подбородка к губам, и надкушенное яблоко выпало из ее руки, покатившись по земле, когда Эрен притянул ее к себе, жадно целуя и укладывая в траву. В следующую минуту он уже развязывал ворот ее рубахи, утыкаясь лицом в мягкую грудь, и задирал юбку, своими коленями разводя ее бедра. Микаса сладко застонала, послушно раздвигая ноги и, зарывшись пальцами в густые мягкие волосы Эрена, прижала его голову ближе к себе. Он принялся влажно целовать ее грудь, прихватывая соски зубами, и Микаса тихо заскулила, пытаясь отстраниться. — Эрен, пожалуйста… больно, — прошептала она, но тот будто не слышал и продолжал кусаться, пока она не дернула его за волосы, заставляя посмотреть на себя, — Мне больно, — повторила Микаса, прикрывая ставшую чересчур чувствительной грудь. — Не говори ерунды — раньше тебе нравилось, — возразил Эрен, хищно ухмыляясь и шаря рукой у нее между ног, — Скажи еще, что тебе больно так, — добавил он, нащупывая вход и проталкивая внутрь два пальца. Микаса выгнулась, шире расставляя ноги, и крепче вцепилась в его волосы. Эрен с силой двигал пальцами внутри, пристально глядя ей в лицо и то и дело впиваясь грубыми поцелуями в ее напряженную шею, — И так тебе тоже больно, да? — хмыкнул он, резко убирая руку и прижимаясь к ее промежности твердым членом. Микаса дернулась и ухватила Эрена за предплечье, зная, что он, по своему обыкновению, собирается войти одним толчком и сразу взять бешеный темп, на что она соглашалась раньше, но не теперь. — Я прошу тебя, — дрожащим голосом проговорила она, — Будь нежнее, — Эрен на секунду замешкался, и на его красивом лице отразилось явное недоумение. — В чем дело, Микаса? — с раздражением спросил он, — Тебе что, не нравится? Может, я в этом недостаточно хорош? Твой муж был лучше? — Эрен! — умоляюще всхлипнула Микаса. Говорить, в чем дело, сейчас, вот так, ей совсем не хотелось, а то, как агрессивно Эрен отреагировал на столь безобидную просьбу, и вовсе напугало ее и обидело. Микаса уже знала, что он совершенно не выносит критики, но не думала, что даже маленькое замечание так его заденет, — Мне все нравится, и никто, никто не может быть лучше тебя! Удовлетворенно кивнув, Эрен сделал все как всегда — резко, жестко и чертовски больно. Микаса жмурилась и кусала губы, чтобы не кричать, убеждая себя, что он просто не умеет по-другому, а не сознательно заставляет ее страдать. Вероятно, в моменты близости Эрен не особо задумывался о ее чувствах, поглощенный собственным удовольствием, и оттого был несдержан и груб. Микаса надеялась, что после того разговора, к которому она готовилась вот уже несколько дней, он изменится и станет осторожнее и мягче, но пока ей ничего не оставалось, кроме как ждать и терпеть. Закончив, Эрен откинулся на спину, тяжело дыша и прижимая Микасу к себе. После оргазма он бывал таким, каким она мечтала видеть его всегда — ласковым, притихшим, умиротворенным. И в объятиях такого Эрена легко забывались и неприятные ощущения, и обидные слова, и волнение, вызванное мрачным настроением, в котором он пребывал последнее время. Те три недели, что они жили в деревне, для Микасы были наполнены самым настоящим счастьем — мирным, уютным и до безумия простым. Ей казалось, что весь мир сократился до одной маленькой прохудившейся избенки да клочка заброшенной земли, где не росло ничего, кроме сорной травы и пары старых яблонь. В этом крохотном мирке, созданном для них двоих, они словно были первыми людьми, Адамом и Евой, еще не изгнанными из рая. Поначалу Эрену тоже нравилась их уединенная жизнь — он говорил, что впервые чувствует себя частью того народа, за свободу которого борется, что отшельничество помогает привести в порядок мысли, что он, наконец, может успокоиться и начать дышать полной грудью. Но уже спустя неделю его очарованность испарилась, потому как не обращать внимание на происходящее в деревне он не мог. Его невероятно угнетали царившие повсюду грязь, нищета и ужасающая разруха. При виде оголодавших, немощных, безразличных к собственной судьбе людей, он всякий раз впадал в бессильную ярость и целыми днями бывал замкнут и угрюм. В отличие от Микасы, способной игнорировать любые неудобства, лишь бы быть рядом с ним, Эрен считал, что не замечать творящийся вокруг кошмар попросту невозможно. После каждого выхода из дома и прогулки по узким кривым улочкам он возвращался домой чернее тучи и сперва молча сидел в углу, всем своим видом выражая желание побыть в одиночестве, а затем заводил бесконечный разговор о судьбах русского народа. Он с возмущением рассказывал, что по деревенской дороге из-за ям и ухабов не могла проехать ни одна телега, что мужики опять всю ночь пили, а под утро подрались и до полудня валялись возле кабака рядом с бездомными собаками, что босоногие бабы вместе с малыми детьми с самого рассвета мотыжили свои жалкие наделы и встречали его жалобными взглядами. Микасе в подобных беседах всегда отводилась роль безмолвного слушателя, и она сидела рядом, печально кивая в ответ на его пламенные речи и пытаясь припомнить, произошел ли между ними за все это время хоть один полноценный диалог. Эрен, как оказалось, был настолько увлечен своими идеями, что совершенно не нуждался в мнении собеседника, а уж если оно не совпадало с его собственным, он и вовсе впадал в бешенство. Однажды, когда Микаса все же решилась поделиться своими мыслями и сказала, что, возможно, не в одном царе причина людских несчастий, и свобода как таковая не решит всех проблем, Эрен едва не выгнал ее из дома. Оспаривать его суждения, не соглашаться с ним, сомневаться в его правоте было категорически запрещено, и Микаса быстро это уяснила. Она никогда не произнесла бы этого вслух, но тот самый Эрен, что был готов отдать жизнь за освобождение Руси от оков самодержавия, в быту вел себя как настоящий тиран, требуя от Микасы рабской покорности. Временами на задворках ее сознания даже мелькала крамольная мысль, что, возможно, терпеть такое отношение к себе не следует и бесконечно отдаваться ему физически и поддерживать морально у нее просто не хватит сил. Но стоило Эрену проявить хоть каплю заботы и нежности, стоило мягко улыбнуться своими полными четко очерченными губами или ласково погладить ее по коротким волосам, как она мгновенно отбрасывала и без того слабые сомнения. Глядя в его изумрудные глаза, прикасаясь к его горячему телу, вдыхая запах его кожи, пропахшей яблоками и травой, Микаса чувствовала, как сердце замирает от восторга, потому что рядом был он. Эрен, ее Эрен, человек, который спас ей жизнь, благодаря которому она вообще узнала, что значит жить, и которого она любила так отчаянно, что иной раз могла не спать всю ночь, лежа рядом и любуясь его умиротворенным лицом. И как бы плохо он с ней ни обращался, как бы тяжело и больно с ним ни было, ничто не могло пересилить ее бесконечной любви. — Я люблю тебя, — тихо сказала Микаса, приподнимаясь, чтобы поцеловать его. Эрен в ответ лишь пожал плечами и протянул руку к ее расстегнутому вороту, прикрывая голую грудь. Поняв, что он велит застегнуться, Микаса быстро завязала тесемки и поправила задранную юбку. Подобрала валявшееся рядом надкушенное яблоко и продолжила его есть, удивляясь тому, насколько изменились ее вкусы и как приятно кислый плод ощущается на языке. Эрен посмотрел на нее несколько озадаченно, и она уже собиралась начать разговор, но тут со стороны калитки послышался деликатный стук. — Эрен Григорьич, доброго дня, — смущенно пробормотал стоявший за изгородью светловолосый худенький мальчик, — Вы просили к вам зайти после школы. — Да, Федя, проходи, — не поднимая головы, ответил Эрен, — Долго же ты учишься — скоро вечер, а ты только вернулся. — Закончил-то я к полудню, да до дому долго шел — от Смитовой деревни до нас часа четыре ходу, — подходя ближе, отозвался Федя. При виде Микасы он широко улыбнулся, — Здравствуй, цыганка, поклон тебе от маменьки. — Здравствуй, — улыбнулась она, — А я как раз пирог испекла по ее научению. Пойду поставлю самовар, и вместе откушаете, — она робко глянула на Эрена и, получив легкий кивок в качестве разрешения, пошла в дом. Федя с матерью были их единственными соседями, поскольку окраина деревни, где они жили, с отъездом купленных Смитом крестьян совсем опустела. Они оказались людьми чрезвычайно отзывчивыми и добросердечными — Катерина Ивановна, мать мальчика, научила Микасу обращаться с печью и стирать в лохани, а не в реке. К тому же, она часто заходила проведать ее и просто узнать, как у них дела, проявляя искреннее участие и заботу. В лице же Феди Эрен обрел увлеченного слушателя, которому часами рассказывал о несправедливости существующего строя и способах его разрушить. Мальчик добросовестно внимал его речам и, казалось, даже не думал возражать, но Микасе он однажды сказал, что не считает, что насилие и убийства могут помочь в разрешении каких бы то ни было противоречий. Цыганка тогда ласково погладила его по голове и назвала умницей, поскольку думала так же, и это стало их маленьким секретом. — Очень вкусно, спасибо, — пробормотал Федя, уминая третий кусок пирога, — Почти как у мамы. — Я рада, что тебе нравится, кушай на здоровье, — ответила Микаса, вопросительно глядя на вяло жевавшего свой кусок Эрена, но тот не стал ни спорить с мальчиком, ни опровергать его слова. — И все же, Эрен Григорьич, — отхлебнув молока из щербатой кружки, мягко начал Федя, — Главная беда наших деревенских в собственном разгильдяйстве, вот как я думаю. — А разгильдяйство, по-твоему, от чего пошло? От того, что человек сам себе не принадлежит, вот и не берется за свою жизнь как следует. Будь у людей ощущение свободы, а не принадлежности господам, все было бы иначе. Как на своей земле крестьянин трудится с большей охотой, так и свою личность он будет ценить и пестовать только тогда, когда все права на нее будут у него одного, — Эрен говорил как всегда убежденно, но при этом несколько рассеяно, без прежней горячности. Закончив с пирогом, он пристально посмотрел на мальчика и, подумав, сказал, — Нравишься ты мне, Федя, способный ты парень, хотел бы я забрать тебя с собой в Петербург, чтобы твой светлый ум служил правому делу. — Барин, спасибо, только я… — начал было побледневший Федя, но Эрен не дал ему договорить. — Думаю, не позднее следующей недели поеду — осточертело мне тут все, сплошь мрак да безнадега, так что и трезвенник бы запил от полного бессилия. В Петербурге меня ждут товарищи, ждет великая цель, так что не имею я морального права прозябать в глуши и предаваться безделию. Такой молодой и деятельный человек, как ты, Федя, был бы большим подспорьем в нашем деле, — он хотел продолжить, но его речь прервали аплодисменты, раздавшиеся со стороны двери. Микаса первой обернулась на звук и увидела, что в дверном проеме стоит высокий незнакомец, показательно медленно ударяя одной ладонью о другую. Раз за разом неумолимые хлопки разрывали повисшую в воздухе тишину, вызывая у цыганки нервную дрожь, заставляя ее чувствовать себя загнанным зверем, попавшим в смертельную ловушку. Не прекращая хлопать и не отводя взгляда холодных светло-голубых глаз от лица Эрена, человек перешагнул через порог. На вид ему было не больше пятидесяти, он был худ и сухощав, и держался с выправкой военного, хотя одет был в штатское. Его дорожный костюм угольно-черного цвета выглядел невероятно дорого, ворот сюртука был застегнут на все пуговицы, закрывая горло, а тонкие руки покрывали черные кожаные перчатки, словно он стремился спрятать от посторонних глаз каждую пядь своей белой кожи. Даже его лицо будто скрывала восковая маска, выражавшая абсолютное равнодушие и полное отсутствие каких-либо эмоций. Долго смотреть на него было почти физически больно — сжатые в тонкую линию губы походили на лезвие бритвы, крючковатый нос напоминал клюв хищной птицы, холодный взгляд казался неживым, остекленелым. Он все продолжал аплодировать, и Микаса едва сдерживалась, чтоб не закричать, умоляя его прекратить — хлопки ощущались ударами молота по наковальне, на которой, как на плахе, сейчас лежала ее голова. — Браво, — наконец остановившись, проговорил незнакомец. Бесстрастный голос звучал подстать его облику — как скрежет металла, который раздается, когда палач точит свой топор. Услышав его, Эрен вздрогнул и побледнел. Микаса шагнула ему за спину и положила ладони на его плечи. Он даже не заметил этого, глядя на незваного гостя, как кролик на удава. Тот явно оценил произведенный эффект и продолжил, — Я впечатлен. Вербовка школяров в террористы — это действительно смело, Эрен Григорьевич. — Дядя, я… — начал было тот, и Микаса сильнее ухватилась за его рубашку, чувствуя, как подкашиваются ноги. Она никогда не слышала, чтобы Эрен говорил так — дрожащим высоким голосом, выдававшим крайнее волнение и испуг. То, что незнакомец оказался графом Крюгером, имя которого временами звучало в рассказах Эрена о своей революционной деятельности, ее почти не удивило. От этого человека за версту несло снобизмом и высокомерием, свойственным сильным мира сего, так что его статус был очевиден. Крюгер с легкостью отодвинул свободный стул и сел за стол напротив племянника. Изящным движением поднял руку, призывая его замолчать. — Сперва отошли крепостного и... ее, — он смерил Микасу презрительным взглядом и сказал это с такой интонацией, чтобы, хоть он и не произнес оскорбления вслух, все поняли, кем он ее считает. — Федя, иди к себе, — бесцветно произнес Эрен. Мальчик тут же вскочил с места и выбежал вон. Вероятно, он хотел сделать это с первой же минуты, как на пороге появился граф, но попросту не решался, — Микаса… — Эрен подавился воздухом и закашлялся. — Я не уйду. Не уйду, — проговорила Микаса, ощетинившись в ответ на тихий смешок, который издал Крюгер. Она чувствовала, что Эрен сейчас нуждается в ней и боится остаться наедине с дядей, и скорей погибла бы на месте, чем покинула его в такую минуту. — Mein Gott, * — вздохнул граф, медленно стягивая с холеных рук перчатки, — Как пожелаете. Милый племянник, Петербург заждался вас, и я настаиваю, чтобы ваша встреча состоялась завтра же. — Я отказываюсь, — сжав ладони в кулаки, ответил Эрен. — Не рубите с плеча, mein Herz.** Наш общий знакомый, граф Шувалов, был бы крайне огорчен вашим отказом, а таких людей разочаровывать нельзя. — Так может, вы сами окажете ему услугу? Вы тоже холосты, — с отчаянной яростью выпалил Эрен. — Попрошу без сцен, — не повышая голоса, отозвался Крюгер, и от его тона Микасу пробрало до костей, — Мой титул обязывает меня быть осмотрительней в выборе супруги. А вы, Эрен Григорьевич, похоже, не осознаете всю серьезность ситуации. Без протекции графа Шувалова, так же, как и без моей помощи, вы не продвинетесь ни на шаг в реализации ваших грандиозных планов. — Я справлюсь и без вас. Сам по себе, — упрямо проговорил Эрен. — Вы уже давно не «сам по себе», mein Herz. Вы несете ответственность не только за себя, но и за тех людей, которых вовлекли в свою авантюру. Не напомните, на какую дату назначен отъезд в Париж вашего друга с женой и малолетним отпрыском? — Эрена передернуло, и Крюгер спокойно кивнул, — На послезавтра, верно? Мне это известно, потому что именно я доставал поддельные документы для… как же вашего товарища будут звать на свободной французской земле? Месье Арми́н, верно? Думаю, милая Аннет*** весьма расстроится, если ее супруга и отца ее новорожденного ребенка вместо Парижа будет ждать, к примеру, Симбирск. А то и вовсе виселица. Самое обидное, mein Herz, что из-за вас сей замечательный юноша даже ни разу в жизни не увидит моря — вам ли не знать, как он об этом мечтал. — Дядя, пожалуйста! — затрясся Эрен, хватая ртом воздух, — Вы же знаете, он не при чем! Он даже не разделяет моих взглядов, он против насилия в любом его проявлении! Умоляю вас, он ведь всего лишь присутствовал на собраниях и ничего больше! — Ни к чему умолять меня, mein Herz. Достаточно сделать, что должно, и тогда месье Арми́н с семьей будет в безопасности, так же, как и все прочие ваши товарищи. Не думайте, что я забыл имя хоть одного из них. Их свобода в ваших руках. — Дядя, но как же моя свобода? — опустив плечи и сжав ладонями виски, тихо спросил Эрен. — Не думали же вы, что революции совершаются людьми, окрыленными свободой? — равнодушно спросил Крюгер, вновь натягивая перчатки, тщательно, как патологоанатом перед вскрытием, — Пока вы собственными руками не подрежете свои крылья, перемен вам не видать, — он грациозно поднялся со стула и едва заметно кивнул в знак прощания, — Поезд завтра, отправление в тринадцать часов ровно, не опаздывайте, — уже у самой двери он обернулся и добавил, глядя Эрену в глаза, — На всякий случай проясню один момент, mein Herz — естественно, вы едете без багажа. Дверь за ним затворилась почти беззвучно, но оставленная этим человеком тишина была в сотню раз мучительней его громкого появления. Она отзывалась в сознании погребальным звоном, и, не выдерживая такого напряжения, Микаса осела на пол, обнимая колени Эрена, прижимаясь к нему всем телом. Она не знала, кем был для него так называемый месье Арми́н, каким было его настоящее имя и что он был за человек, но, похоже, ради него Эрен только что согласился жениться на другой женщине. Все, что могла сделать Микаса — остаться верной своему слову и принять роль бесправной любовницы. И хотя теперь это решение влияло не только на ее судьбу, иного пути она не видела. Сложившаяся ситуация ввергала ее в отчаяние, но в правильности своего решения она не сомневалась и нуждалась лишь в поддержке Эрена, лишь в том самом разговоре, который ей все не хватало смелости начать. — Как ты, мой милый? — осторожно спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза, — Мне нужно что-то сказать тебе… — Боже, Микаса, просто оставь меня в покое! — вскрикнул Эрен, сбрасывая ее руки со своих колен, — Какого черта ты лезешь ко мне, разве не видно, что я сыт по горло проклятыми разговорами? Дай мне побыть одному, дура! Мне, черт возьми, нужно побыть одному! Глотая слезы и поспешно кивая, Микаса выбежала из дома и, прислонившись к изгороди, зажала рот обеими руками, чтобы своими рыданиями не разозлить Эрена еще сильнее. Снаружи порывами дул холодный ветер, небо заволокло тучами, и невозможно было поверить, что еще час назад ярко светило солнце. Теперь же не было сомнений — с минуту на минуту должен начаться злой, остервенелый ливень. Микаса закрыла лицо руками и опустилась на землю. Не стоило лезть к нему сейчас, не стоило выводить его из себя, не стоило… Мысли путались в голове, тошнота подступала к горлу, дикий страх, что Эрен оставит ее, буквально сводил с ума. Пытаясь успокоиться, она дрожащими руками размазывала по щекам слезы и сдавленно бормотала: «Хорошо, все будет хорошо, все будет иначе, когда мы поговорим, когда я скажу ему. Я скажу ему завтра.»
Вперед