(Наполовину)Человеческая Природа [(Halfway)Human Nature]

2260.73

Где-то, в каком-то другом времени, Пайк снова умирает. Джим смутно осознаёт, что это ему снится, что это воспоминание, но он всё же слишком опьянён адреналином и виски и швыряет фазер через разбитое окно в воздухозаборник шаттла. Он снова первый офицер. Они забрали его корабль и понизили в звании и его самого, и человека, который на него донёс, – нет, вулканца, напоминал он себе раз за разом, потому что в последние несколько дней в Споке не было ничего человеческого, никаких крошечных улыбок, никакого лукавого, едва заметного юмора, воистину, сложно было бы забыть, что Спок был инопланетным существом – и стал причиной того, что он потерял репутацию, уважение, командование и того, кого он только что начал считать свои другом. И всё потому, что он пытался кое-что сделать правильно. Он бы позволил тебе умереть, – сказал тогда Боунс. Это был грандиозно хуёвый денёк. Просто грандиозно. Он с трудом поднимается на ноги, наблюдая, как корабль по спирали падает вниз, на землю, и взрывается со вспышками дрожащего огня и оглушительным грохотом. Но в этом нет никакого удовлетворения, особенно когда Харрисон сбежал, а из рук Кирка торчат осколки стекла, и он всё ещё каким-то образом чересчур блядски пьян. Он околачивается там достаточно долго, чтобы убедиться, что шаттл действительно разбился, прежде чем медленно возвращается в полуразрушенный зал для совещаний. Возможно, там есть кто-то, кому он может помочь. Когда он, спотыкаясь, идёт по коридору, то первое, что бросается ему в глаза в нескольких десятках метрах от него, сквозь дым, огонь и хаос – это Спок. Он стоит на коленях и, когда резко встречается взглядом с Кирком, кажется испуганным. Ужасно, ужасающе испуганным. Это всё, что есть в глазах Спока, – этот страх, эта потеря, эта боль. Нечто внутри Джима начинает ныть вопреки его гневу, потому что, раз Спок выглядит вот так, то что-то должно быть очень, очень неправильно. А потом он замечает фигуру, распростёртую позади Спока, видит форму и идеально начищенные ботинки, и срывается с места. В любом случае, Пайк уже мёртв. Цепляясь пальцами за форменную рубашку Пайка, он осознает лишь двойственность горячего и холодного: остывающую щёку Пайка и горячие слёзы, текущие по его собственным щекам. Неподвижный, дымный воздух давит на него, как тонна кирпичей. Глаза Спока устремлены на него, и он чувствует, как этот взгляд прожигает его затылок, но Джим не может взглянуть в ответ. Если бы он заговорил, то он бы заорал. Контроль? Нет никакого контроля – не здесь, не в этом месте среди дыма, осколков стекла и мертвецов. Это твоя вина! – кричал бы он. – Если бы ты не настучал на меня, Пайка бы здесь не было! Пайк не был бы капитаном и не пришёл бы на собрание для капитанов! Он этого не говорит. Вместо этого он поднимается, кладя руку на плечо Спока, и уходит, не глядя на него. Он ничего не говорит ни о Пайке, ни о потере, ни о том, что, чёрт возьми, делать дальше, и он не говорит того, что хочет сказать. Слова обжигают и царапают его горло: Если бы я умер здесь, ты бы пожалел о том, что не сказал мне, что скучал бы по мне? Нет. Он закрывает рот, усмиряет своё сердце и сбегает из комнаты. Спок находит его не более чем пятнадцать минут спустя, этажом ниже разрушенного зала для совещаний, где он невидящим взглядом пялится в окно. Кирк знает, что это он, по одному только звуку его шагов, но не поворачивается. Спок останавливается в полуметре позади него, благоразумно не подходя ближе, как они делали раньше так много раз, стоя на мостике и вглядываясь в космос. Это могло быть чем-то похожим, если бы комнату наполнял гул двигателей «Энтерпрайз», а не вой приближающихся машин аварийных служб где-то далеко внизу. – Они хотят, чтобы Вы сделали доклад, капитан, – наконец говорит Спок. Его голос спокоен и непоколебим. Что бы Спок мог или не мог чувствовать при этом – это никак не проявляется. – Я никакой не грёбанный капитан, Спок, – выдавливает он сквозь зубы. – Поскольку капитан Пайк теперь скончался, очевидно, что роль командира… Внутри него что-то щёлкает, и он оборачивается одним плавным, гневным движением. – Проклятье, Спок! – вопит он. – Что, блядь, с тобой не так? Человек, который был мне вместо отца, только что погиб в результате теракта, а всё, о чём ты можешь говорить, это грёбанная субординация? – Прошу прощения, капитан, в мои намерения не входило… – Ага, – огрызается он. – В твои намерения это никогда не входит. В твои намерения никогда не входило лишить меня должности, в твои намерения никогда не входило ставить Пайка на линию огня на собрании, где его вообще на должно было быть, это никогда не входит в твои намерения, но, похоже, всё равно каждый раз происходит! – Я совершил ошибку, – безапелляционно заявляет Спок. Его рот сжат в тонкую линию, а глаза тёмные и непостижимые. – Мои поздравления, – рычит Кирк. – Что же это, первый проёб нашего малыша? – Капитан, я чувствую, что Вы злитесь… Кирк обрывает его сверкающим взглядом. – … и поэтому, если Вы пожелаете, я оставлю Вас в покое. Поспешность, с которой он это говорит, заставляет Кирка думать, что это нечто совершенно иное, чем то, что он собирался сказать. Эта нерешительность почти заставляет его сожалеть о своём выборе слов. Почти. Он снова отворачивается к окну, чувствуя себя угрюмым, злым и очень, очень одиноким. – Я всё равно восстановлю тебя в должности, поскольку, очевидно, ты здесь, чтобы поговорить об этом. Ты ведь по-прежнему лучший чёртов первый офицер в Звёздном флоте, даже если ненавидишь меня. – Что заставляет Вас думать, что я ненавижу Вас, капитан? – в отражении окна он видит, как глаза Спока на короткое мгновение вспыхивают болью и обидой, которые быстро стираются уже хорошо знакомым вулканским спокойствием. Этот момент боли и обиды сам по себе несправедлив. Он сжимает кулак, но лишь постукивает по окну вместо того, чтобы разбить стекло полностью, как ему бы хотелось. На хуй всё это, и на хуй его за то, что всё так усложняет. – В следующий раз я просто брошу тебя подыхать, и тогда посмотрим, как тебе это понравится. Знаешь ли, люди, которые симпатизируют друг к другу, так дерьмово друг с другом не поступают. Друзья спасают друзей. Друзья помогают друзьям, когда те совершают ошибки. Друзья не делают, чёрт возьми, того, что мы делаем, – в его груди что-то болезненно сжимается. Может, этот разговор уже закончится? – Да какая разница. Я знаю, что давным-давно упустил наш шанс стать друзьями, и я знаю, что во многом по своей вине. Но если хочешь, работа всё ещё твоя. Звёздный флот, похоже, считает, что мы хорошо работаем вместе, когда не рвём друг другу глотки. – Благодарю Вас, капитан, но это не то, о чём я пришёл сюда с Вами поговорить. – Да, доклад, – вспоминает Кирк. Он снова постукивает кулаком по окну, сжимая и разжимая зубы. Спокойствие. Контроль. – Скажи им, что я скоро буду или что-то вроде этого. Спок на несколько секунд задумывается. – Я мог бы просто сказать им, что Вы не в состоянии делать доклад, и что они могут связаться с Вами утром. – Ага, почему бы тебе этого не сделать? Как только Спок коротко кивает ему, набирает сообщение на своём падде и выходит из комнаты, он сбегает через противоположную дверь так далеко, как только могут занести его ноги. Он сам не знает, куда идёт, кроме того, что это прочь, прочь, прочь отсюда. Турболифты не работают, поэтому он спускается по лестнице, проходит все двадцать лестничных пролётов, а затем направляется через кампус в свою квартиру в общежитии. Боунс уехал повидаться с дочерью, так что Кирк, к счастью, может побыть совершенно один. Это угнетающе. Он распахивает все окна, заполняя помещение холодным воздухом, и дрожащими руками наливает себе выпить. Он едва успевает снять потную форменную рубашку и начать рассматривать осколки стекла, всё ещё торчащие из его рук, когда компьютер предупреждает его о посетителе. – Кто это? – говорит он, а из динамика доносится: – Капитан. Это Спок. Он через голову натягивает чистую рубашку, игнорируя боль в руках, и идёт открывать. – Откуда ты знаешь, где я живу? Спок вскидывает бровь. Каким-то образом за последние полчаса он нашёл время сменить свою чёрную форму на элегантный серый пиджак, обтягивающие брюки и пугающе сложно завязанный шарф. – Это было несложно. – Ты хоть понял, что мой буквальный уход из того здания означает, что я не хочу с тобой разговаривать? Спок выглядит серьёзным и деловым. – Вы ранены, Джим. – И что, блядь. Я живу с доктором. – Которого здесь сегодня нет, – сухо замечает Спок. Кирк громко вздыхает и делает глоток виски. – Ладно, Большой Брат, какого чёрта тебе нужно? Помимо Лена, есть и другие врачи, занимающиеся подобными вопросами. Откуда ты знаешь, что я не собирался вызвать кого-нибудь из них? Спок одаривает его Взглядом. – Мы с Вами оба знаем, что почти каждый медицинский офицер Звёздного флота, находящийся в непосредственной близости, будет оказывать помощь при разборе завалов в здании. Мы с Вами оба знаем, что Вы слишком самоотверженны, чтобы отвлекать их на себя, и слишком упрямы, чтобы понять, что Вы не сможете сделать это сами. – И что, ты со своими внезапно полученными навыками оказания первой магической помощи не мог тоже пригодиться на месте происшествия? Другая бровь Спока приподнимается, чтобы догнать первую. Нетерпение. Не та черта, которую Спок так уж часто демонстрирует. – Вы позволите мне войти или нет? Одну секунду, затем вторую, он ведёт внутреннюю битву с самим собой, сопротивляясь желанию ударить хоть что-то. С тихим раздражением он наконец распахивает дверь. – Интуиция мне подсказывает, что ты не уйдёшь, даже если я захлопну дверь перед твоим носом. Спок заносит рюкзак, которого Кирк не заметил раньше, и ставит его на кухонный стол. Он небрежно расстёгивает молнию на нём, извлекая аптечку, а также кое-что ещё, чего Джим не видит. – Ты ведь знаешь, что у нас вообще-то есть такая штука, верно? Спок не оборачивается. – Я не хотел брать принадлежности доктора МакКоя без его разрешения. Джим тяжело садится на диван и допивает свой стакан. Его нервное возбуждение возвращается по мере того, как понижается адреналин. Он думает, что это может ему пригодиться для продолжения этого разговора. – Есть ещё кое-что, что мы с тобой оба знаем. Это всего лишь пара осколков и несколько царапин. Я легко мог бы справиться с этим самостоятельно, особенно при наличии всех запасов Боунса. Почему ты пришёл сюда на самом деле? Спок возится с маленькой бутылкой медицинского спирта, не глядя Джиму в глаза. Мгновение спустя он говорит, и, похоже, тщательно подбирает слова. Это немедленно запускает тревожную сирену в мозгу Джима. – Вы сердитесь. Было бы разумно, если бы Вы направили свой гнев на меня – на того, кто понимает и не способен обидеться – а не на кого-то другого, кто может теоретически поставить под угрозу Вашу карьеру в Звёздном флоте. При этих словах раскалённая добела волна ярости взрывается в груди Джима. Он вскакивает на ноги, бросается к бару, трясущимися руками наливает себе ещё выпивки и залпом её опрокидывает в рот. И только после этого он способен говорить, обнаруживая, что его голос дрожит от гнева. – Во-первых, явиться ко мне домой и с порога заявить, что я намеренно ввязываюсь в драки и не способен держать язык за зубами – это не лучший способ начать разговор. Во-вторых, ты хоть знаешь, почему моя карьера в Звёздном флоте поставлена под угрозу? Ты хоть это знаешь? Глаза Спока всматриваются в него с бесконечным терпением. Это только сильнее бесит Джима. – Потому что Вы нарушили Первую Директиву. – Нет. Потому что ты об этом разболтал. Есть причина, по которой у ребёнка, который всё рассказывает учителю, нет друзей. Все ищут пути попроще. Все делают то, что им, вероятно, не следует делать. Мы – люди, это то, что мы делаем. Ты хоть знаешь, сколько раз я смотрел сквозь пальцы на всякое на «Энтерпрайз»? На то, что, возможно, было против регламентов, но тем не менее было хорошим, верным и шло от всего сердца? Если бы я докладывал обо всех, кто нарушал правила, мы бы лишились половины экипажа. Спок качает головой. – Вы забываете, Джим. Я – не человек, как таковой. Наши моральные ориентиры различны. Джим злобно хохочет. – Да уж, об этом мне трудно забыть. Но голос Спока повышается, несётся вперёд без остановки. Это остро напоминает ему их первую встречу, слушание после его третьей попытки Кобаяши Мару. Просвети меня ещё разок, – сказал он тогда, и Спок попытался. Голос Спока сейчас такой же жёсткий, как и в тот момент, в его давних воспоминаниях. – Более того, Вы нарушили не просто какое-то правило. Вы нарушили именно это правило. Единственное правило. – Там, откуда я родом, единственное правило, которое у нас есть, – защищать своё. Рот Спока сжимается, а глаза темнеют. – У Вас не было права спасать меня, никакого права. Я отправился в тот вулкан, точно зная, что я делаю, и Вы не имели права вытаскивать меня. Я контролировал ситуацию. – Я имел полное право, – вопит Джим. – Ты знаешь, что случилось бы с экипажем, если бы ты погиб? С Ухурой? С твоим отцом? Проклятье, со мной? Послушай, я знаю, что тебе глубоко наплевать на нас всех, я знаю это лучше, чем кто-либо, но нам, чёрт возьми, не наплевать на тебя. Если ты хочешь проживать свою жизнь в одиночестве, без друзей, товарищей или людей, которым ты небезразличен, для кого важно, жив ты или мёртв, тогда ты в праве найти себе другой корабль прямо, блядь, сейчас! Спок погружается в абсолютное безмолвие, а весь предполагаемый гнев улетучивается в одно мгновение. – Вы полагаете, что безразличны мне, – его голос сломленный и тихий. Джим смеётся. – Когда я спросил Боунса, что бы ты сделал, если бы я был в вулкане, а ты – на корабле, и знаешь, что он сказал? Он сказал, что ты бы позволил мне умереть. И он был прав. Ты бы пожертвовал всеми нами, чёрт побери, если бы это означало, что ты сможешь сохранить репутацию, форму и свои драгоценные правила. И даже сегодня, когда я сказал тебе, что буду скучать по тебе на новом посту, ты даже не ответил! – он глубоко вздыхает и бросается вперёд. – Послушай, мы все потеряли близких. Я понимаю. Я знаю, что все те, кого ты любил, и всё то, что ты любил, погибло вместе с Вулканом, я понимаю, и это, должно быть, чертовски больно, но это не даёт тебе право быть мудаком по отношению ко всем тем людям, которые любят тебя здесь и сейчас. Даже если ты никому из них не отвечаешь взаимностью. Спок долгое, долгое время не говорит совсем ничего. Он не смотрит Джиму в глаза. – Если Вы думаете, что Вы мне безразличны, то, похоже, Вы меня совершенно не знаете. – Ты не позволяешь мне узнать тебя, – говорит Кирк. – Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты держишься строго профессионально. Я приглашаю тебя сыграть в шахматы, выпить, да сделать что угодно, на корабле или вне его, но ты всегда отказываешься. После нескольких попыток я просто перестал пытаться. – Вы хотите, чтобы я покинул Ваш корабль, Джим? – Господи, Спок, я борюсь за то, чтобы удержать тебя на своём корабле с того дня, как принял тебя в качестве своего первого офицера. Я просто не думаю, что ты хочешь быть на моём корабле. – Вулканцы не могут хотеть, – произносит Спок, но это еле различимый шёпот. Джим не знает, что сказать на это. Они стоят в неловком молчании пару секунд, прежде чем Спок резко кладёт аптечку в свой рюкзак. – Будет логично, если я уйду, – он, кажется, задумывается на мгновение, после чего достаёт что-то из кармана и бросает Джиму. Это значок Звёздного флота. – Он принадлежал капитану Пайку. Ему бы хотелось, чтобы он был у Вас. Кирка это настолько ошеломляет, что он не замечает, как Спок выходит из его квартиры и закрывает за собой дверь, пока не остаётся один, с осколками стекла, впивающимися в руки, и чувствуя себя хуже, чем в течение всего этого дня. Тот, кто понимает и не способен обидеться. Что за херня.