Dance for me

      Иван не умел прощать. Когда-то давно Анастасия, отметив подобную черту мужа, всячески старалась изменить чужой крутой нрав и гонор, но потерпела фиаско, которое никак не могла себе простить. С ней он еще старался быть добрее, отходчивее, спокойнее, однако с гибелью супруги мужчина потерял последние остатки сердечности и уж коли был чем-либо одержим или обиду затаил какую, то желаемое стремился заполучить любой ценой, а врагу мстил до полного его уничтожения. Вот и сейчас, сидя в джакузи, что было отстроено в подвале богатого дома, Иван думал над тем, как избавиться от назойливого русского паренька, ставшего занозой в заднице теперь уже не только из-за своих высоких моральных принципов. Он уважал Никиту Романовича, наслышан был о чужих заслугах, однако то, как служитель закона встал на защиту желанного юноши, не могло остаться незамеченым. Подозрительный во всем и всегда, Царь сразу понял, что между ними есть что-то такое, что куда сильнее странного чувства дежавю и сомнительных по степени адекватности сновидений, а потому желал устранить препятствие, но не замарав при этом рук. Никита одержим работой, честь для него превыше денег. Значит, то есть уязвимое место, по которому и следует бить, лишить назойливого стража порядка той опоры, на которой он столь крепко стоит. — Вызывал, Царь? — Вызывал. Сядь, Гриша. Скажи, тот продажный коп тебе уже звонил насчет денег за убитую шлюху? — Да, сказал, что мы затянули с оплатой. Я сегодня с ним встречаюсь. Иван, расслабленно откинувшись на бортик джакузи, задумчиво кивает. — Мне Бельский доложил, что в отделении сидит крыса, которую взяли по нашему следу. — Да, нарик какой-то. Кто ему поверит? — Не спеши с выводами. Мне нужно, чтобы его освободили под залог. Меня видели в баре час назад, значит оформить все нужно так, будто выпустили его раньше моего ухода из «Березы». А потом избавьтесь от сукина сына да так, чтобы все выглядело естественно. Бельский только успевает кивать, хотя идея убить кого-то вот так легко ему явно претит. Григорий любил убивать. — А потом, как выпадет оказия, совершите дружеский визит в квартиру нашего друга, Никиты Романовича, и подбросьте ему что-то, связанное с кончиной свидетеля. Если то будет наркота, то сам понимаешь, где оставить порошок. — Кажись до меня доперло. — Противно скалится преданный царский слуга. — Наконец-то приструним эту тварь! — Главное, чтобы залог за свидетеля по делу был оформлен на то время, когда Никита еще был в здании отдела полиции. Желательно, чтобы на документах стояла его подпись. Понял? Бельский только кивает в ответ и, по одному только взмаху руки, удаляется, оставив Ивана наедине со своими черными мыслями, которые он был готов воплотить в жизнь в ближайшее время.

***

— Никит, ты ведь знаешь, что я не люблю говорить о прошлом. Федя сидит, засунув руки в карманы, и даже не поднимает на собеседника взгляд, однако отнюдь не неприязнь была тому причиной. Он боялся уступить. Он помнил эти ласковые руки, эти добрые глаза, мягкие губы и долгие, длинные ночи, которые они проводили вместе в маленькой уютной квартире, которую хотелось сделать чем-то вроде семейного гнезда, да не срослось. А сейчас в жизни Федора был Афанасий, который слишком плотно занял свое место в юношеском сердце, чтобы просто так взять и растоптать все те чувства, что крепли на протяжении нескольких лет жизни под одной крышей. — А ты знаешь, что я не могу думать о чем-либо другом когда вижу тебя. — Уголки губ Никиты слегка поднимаются в улыбке, и Басманов тоже не в силах сдержать ухмылку. — Скажи, как давно ты в этом баре? — Давно, Никит. Сколько мы не вместе. — И как часто этот мерзавец пристает к тебе? Мужчина шел по тонкому льду, боялся надавить слишком сильно, выказать открытого интереса в деле. Он боялся, что его Федя сбежит. Однако тот был юношей не из глупых и не любил, когда его водили за нос, и, зная Никиту Романовича достаточно давно, чтобы разбираться в его характере и привычках, понял, зачем все эти наводящие вопросы. — Так, давай проясним ситуацию. Я нихрена не знаю о делах «Русичей» и об их сделках с «Опричниками». Я танцую в гребаном баре! Мне плевать, что там происходит, поэтому информатора ты выбрал крайне неудачного. — Погоди, не злись. Я не за этим спрашиваю. Точнее, не только за этим. — Никита проводит языком по пересохшим губам, шумно сглотнув. — Неужто ты не понимаешь, что я до сих пор тебя люблю? Федор заметно тушуется, хотя к такому был заранее готов. А что он ему скажет в ответ? Не будучи в силах разобраться в собственных чувствах, он предпочитал хранить молчание и постоянно крутил на пальце подаренное некогда Афанасием кольцо, дабы не позволить лишним мыслям заполнить голову. И едва Никита успевает что-то еще сказать, как в кафе заходит сам Вяземский с лицом выражающим всю злость, которая только была на свете. Он смотрит не на Басманова, а только пригвождает взором вмиг напрягшегося и встающего из-за стола полицейского, которого всей душой желал выбросить через витрину забегаловки, да вот только не ожидал живой преграды в виде вскочившего с места Федора, преградившего дорогу. — Афонь, Афонь, успокойся. — Успокойся? Да как ты можешь говорить мне успокойся, когда такое дерьмо творится, стоило мне уехать из города! Что ты делаешь здесь с этим копом? На возмущения Вяземского тотчас обратили внимание все посетители заведения, однако вид абсолютно спокойного полицейского слегка путал граждан, позволяя лишь молча наблюдать за разворачивающейся картиной. — Этот коп спас меня сегодня! — Значит, это правда? — Свирепеет еще больше Афанасий, сжав кулаки. — Этот ублюдок хотел тебя изнасиловать? Федор молча отворачивается, покраснев. Он вспомнил, как сам извивался от умелых прикосновений Царя, находясь в странном, пугающем трансе, очнувшись лишь когда уже стоял на четвереньках. Было стыдно и противно, однако пылкий сердцем Вяземский принял то за смущение и нежно положил ладонь на бледную щеку любовника. — Дома поговорим. А ты, — обращается он к Никите Романовичу, что разворачивающуюся картину перед ним едва ли мог выносить, призвав на помощь всю свою стойкость, дабы не ударить того, кого считал соперником и падшим человеком, — прими мою благодарность за спасение Федьки. Я не люблю быть должен, а потому скажу тебе вот что — в вашем отделе есть стукач. Блондинчик такой, с серьгой в ухе. Хочешь справедливости — займись крысой. Никита Романович молча наблюдает за тем, как Федор и Афанасий уходят из кафе, причем рука байкера лежит на чужой талии, как когда-то делал сам Никита. Он получил наводку о предательстве, преступлении против закона, но впервые его мысли заняты не работой. Он сидит в кафе еще какое-то время, вспоминая прошлое, а потом уходит, дабы вершить справедливость, покуда храброе сердце еще билось в его груди.

***

      Они приезжают домой быстро, в полном молчании заходят внутрь, поднимаются на второй этаж. В таком же тишине Афанасий дарит юноше свой подарок, хотя то кажется уже каким-то неуместным и несущественным, и, отвернувшись, садится на край кровати, закурив прямо в спальне. Федя чувствует, как пальцы начинают дрожать. — Не порть отношения с Царем из-за меня. — Что? — Если решил с ним поквитаться за это все, то не надо, Афонь. — Почему это? Ты считаешь, что сделка с этим ублюдком мне дороже тебя? Что я тебя под него подложу? Херово ты меня тогда знаешь. Басманов вертит в руках шкатулку, любуясь ее красотой и изяществом выполнения работы, и тяжесть атмосферы, что витала вокруг, начинает давить. — У меня нет ничего в этим копом. — Он подходит к Афанасию, встает на колени перед ним, кладет руки на чужие бедра. — Веришь, нет? — Верю. — Порывисто отвечает Вяземский, запустив пятерню в смоляные волосы юноши и притянув к себе ближе. — Верю. — Я скучал по тебе, кучерявая задница. — Что? — Афанасий издает смешок, потянув любовника себе на колени. — Как ты меня назвал? Федор заливисто смеется, фыркает, шутливо отворачивается от себя лезущего с поцелуями Вяземского, в то время как руками прижимает к себе ближе, льнет, ластится как кошка, и обхватывает ногами, заключая в тиски. — Прости меня. — За что? — Серьезно вопрошает Афанасий, непонимающе насупив брови. — Просто. Прости. Они целуются как в последний раз, пока страсть не накрывает их с головой, даже не подозревая, насколько хрупкое то счастье, которое, как казалось на первый взгляд, столь легко сохранить…