Дочки-матери

      Кто из нас не любит драмы на экране? Когда два таких сложных, противоречивых, запутанных персонажа в акте исковерканной любви (а ненависть, как известно, есть вид любви для душ непросвещенных) многократно ломают и разбивают друг другу сердца – а может, и жизни, – ах, какая между ними страсть, какая искра! Ах, как прекрасно это утонченное искусство созависимой боли! А что, если я скажу вам, что в детско-родительских отношениях такой боли ничуть не меньше? Начну с того, что мне кажется откровенно странным решение сценаристов практически под конец ввернуть сюжетный поворот матери и дитя, из-за которого происходит чудесное спасение главной героини. Это слишком толстый намек, слишком прозрачный и очевидный – и заодно настолько нелепо-сказочный, насколько это вообще возможно у Диснея. «Здесь как раз в кустах совершенно случайно стоит рояль, и я совершенно случайно могу сыграть на нем полонез Огинского», да-да. Но раз уж такой поворот у нас имеется, то, каким бы, простите за каламбур, неповоротливым он ни был, работаем с тем, что есть. Разумеется, Круэлла и баронесса противоположности - и при этом именно такие противоположности, которые притягиваются: иначе будет просто неинтересно. Именно поэтому я испытала острое разочарование в конце, едва на баронессу надели наручники: без конфликта сюжет стремительно скатился в пресность. Да и энное по счету разжевывание момента убило весь его смак. Достаточно было остановиться там, где все приближенные и весь круг баронессы видят ее инстинкт убийцы, больше не спрятанный под светским лоском - а она сама пытается жалко оправдаться. А потом можно было бы уже дать Круэлле сразу заехать в Hell Hall - и заодно зрителю поработать мозгом. Но, помнится, я начинала с противоположностей: действительно, борьба Круэллы и Баронессы представляет собой схватку двух хищниц. На стороне первой - сила опыта, знания и приумноженного богатства, на стороне второй - буйство и творческая энергия молодости, а заодно и весь эпатаж плебса. Легендарное противостояние элитарной, незыблемой моды пятидесятых – и зарождающегося уличного шика семидесятых. Белиссимо! Это дикая схватка за выживание, едва прикрытая дискурсом культуры и стиля. Это животная жажда крови, скрытая в каждом из нас. Зверь под тонким слоем человека! Да, тут есть, где разгуляться. Однако на первый план пока выходит только месть – и именно ее наивно замечает зритель.