Разреши мне

Я буду бежать по небу, по тонкому,

И если не к тебе — больше не к кому.

Они ничего друг другу не сказали, ведь давно уже переступили ту черту, где ещё нужны слова для понимания. Оба поняли, что чувствует каждый, но всё равно отказались от возможности прояснить свои недомолвки. И теперь, после этого, оставаться рядом и так далеко от него Джинобле больше было невыносимо, и он вылавливает в толпе Джузеппе, оттаскивая его за рукав в укромный уголок террасы. Тот пытается узнать, в чём дело, но Джан игнорирует его вопросы, продолжая путь в партизанском молчании до тех пор, пока они не оказываются в самом дальнем углу территории. — Ну что? — не выдерживает Джуз. — Ты мне ничего объяснить не хочешь? — Хочу, но это необъяснимо, — а в глазах Джинобле только мольба. — Я не могу рядом с ним, и без него тоже не могу. — А если конкретно? — Ди Стефано, конечно, многое знал из того, что происходило между парнями: и то, каким счастливым был Джан в момент, когда всё только начиналось, и то, как он убивался, когда сам разрушил их зарождающиеся отношения, как мучился все эти годы, как корил себя за то, что не мог отдавать Франческе себя без остатка, ведь часть его всецело принадлежала другому человеку. Джуз всё это знал, но никак не мог понять, как можно было так сглупить и не выяснить всё в своё время. — Что у вас случилось? — Да чёрт, — Джинобле, до этого несколько минут сверлящий взглядом коротко состриженный газон, наконец поднял на друга глаза. Глаза, полные подступающих слёз, из-за которых в полумраке вечера они светились, как две зелёные лампочки. — Я вижу, что ему не всё равно. И он видит, что я что-то чувствую. Но почему он делает вид, будто такое — обыденность между коллегами? Пьеро, периодически следивший за перемещениями Джана, будучи занятым записью историй в Инстаграм с гостями, упустил тот момент, когда баритон исчез из его поля зрения. Не то чтобы он начал скучать (давай, Пьеро, попробуй себя убедить в этом после того, как ты чуть тронулся умом от одних лишь объятий с ним), просто наконец официанты вынесли коктейли по традиционному сицилийскому рецепту, и ему, как настоящему ценителю своей родины, очень хотелось бы, чтобы Джан их попробовал. Незаметно ускользнув от друзей и близких, он сталкивается с Эрнесто и Эральдо, которые мало, с кем были здесь знакомы, и потому испытывали ощутимое одиночество, оставшись без компании братьев. Они хватаются за Пьеро, словно за спасательный круг, спрашивая, не видел ли он Джана и Джуза, а тот лишь неопределённо улыбается, промямлив что-то вроде «нет, сам не знаю, где они». Значит, пропал ещё и Джузеппе. Какая замечательная картина! Алкоголь заметно действовал на его сознание, подкидывая одну за другой ревностные мысли. Они всегда втроём ходят с Эральдо, но почему близнец теперь не может найти их? Что у них за индивидуальные встречи? Может это Пьеро кажется, что между ним с Джанлукой что-то вновь зарождается, а на самом деле он давно опоздал, и теперь сердце друга принадлежит Ди Стефано? Подгоняемый своими тревогами, Бароне хотелось побежать, но он не знал, куда броситься, где их искать. И готов ли он был узнать эту страшную правду, принять которую может оказаться слишком нелегко? Нет, но он должен! И Бароне, обойдя всю людную часть территории, огибая всех, кто мечтает его вновь поздравить, бежит к затемнённой части террасы, где сквозь мрак ночи ему с трудом удаётся выцепить два человеческих силуэта. Газон заглушает тяжесть его шагов, поэтому ни Джан, ни Джузеппе не замечают его присутствия. — Когда он меня касается даже на секунду, у меня перехватывает дыхание, почва из-под ног уходит! Джуз, я так его люблю! — в глазах Джинобле стояли слёзы, он говорил с таким надрывом, будто в пьяном бреду, в лихорадке, а Джузеппе только понимающе кивал, раздумывая над ответом. А Пьеро, по-шпионски наблюдающий за беседой из укрытия, не мог пошевелиться. И дышать тоже не мог. Его припечатало к земле, словно гвоздями, и если бы в любом другом случае он бы развернулся и ушёл, то сейчас он застыл и мог лишь вслушиваться в каждое сказанное Джаном слово. — Ты говорил Эральдо? — после минутного молчания подал голос Ди Стефано. — Нет, но я скажу ему, только позже. Сейчас я не готов к этому разговору. Да и он пока тусуется с Эрни, а я бы не хотел, чтобы брат слышал об этом раньше времени. Боже! Пьеро выпал из оцепенения резко, быстро, больно, словно он упал с Луны и ударился об землю, где его тут же прибило, вдавило метеоритом в кратер. Ему будто содрали кожу, сломали кости, перерезали вены, порвали сосуды. Пьеро решительно хотелось закричать от пронзившей его боли, но она оказалась настолько сильна, что он не смог выдавить ни звука. Картина сложилась воедино. Так дело не в Джузеппе, дело в Эральдо! Вот кому отдано сердце Джанлуки! А он, дурак, подумал на себя. А может, всё ещё хуже, и его просто использовали, чтобы вызвать ревность у другого? Точно ведь, в самые морально сильные моменты, когда у Пьеро под кожей начинали бежать электрические разряды, ток ударял в голову, а тающий от тепла Джана на сердце лёд холодными кусками обрывался в желудок, Эральдо всегда находился где-то поблизости. Получается, Джан ещё не признался ему, но планирует сделать это в ближайшее время. Остаётся лишь верить, что Джинобле не додумается в будущем позвать Пьеро на годовщину их отношений с Ди Стефано. И вообще, лучше бы никогда Пьеро этого не слышал, лучше бы никогда не любил… Не можешь пить — не пей, раз тебе настолько вставляет, что ты внимание от близкого друга начинаешь воспринимать в другом ключе. Ты его потерял! Теперь уже окончательно и насовсем. А бороться надо было раньше. Пьеро развернулся. Ему будто отрубили ноги, он хотел упасть, но шёл прочь, тяжело, как на костылях, перебарывая дрожь во всём теле. Его будто оглушили, он хотел слышать звуки природы, смех гостей, но в голове громогласным проклятьем кто-то свыше отбивал обрывки жестоких фраз: «Я его люблю!» — «Эральдо знает?» — «Скажу ему позже». Господи! Зачем он туда пошёл? Почему из всех людей именно ему так испортили день рождения? Бароне только начал открываться, задумываться над тем, чтобы дать ещё один шанс их отношениям, но как только он приоткрыл сердце, тут же получил пулю в висок, стрелу — в грудь. Как же больно-то, чёрт… Ему вспоминалось, как он хотел морально вскрыться от новости об отношениях Джана и Франчески. Лезть на стену, а лучше на подоконник этажа десятого, чтобы прыгнуть оттуда и разбиться насмерть. Но сейчас было ещё больнее, ведь тогда Джинобле променял его на девушку, отказался признать, что ему нравятся и мужчины тоже, а теперь он признаётся Джузеппе в любви к его брату! К парню! И было так больно от осознания, что Джан хоть и сумел принять свою ориентацию, но признался всё равно не ему. А может чувств и не было никогда? Это сицилиец себе нафантазировал, надумал лишнего, а для Джана это было лишь временным наваждением. Боже, как же грязно Пье сейчас себя чувствовал, будто его использовали, обмазали грязью и выбросили в ливень на холодную мокрую трассу, по которой не проезжало ни одной машины, чтобы его спасти или сбить, облегчая его мучения мгновенной смертью. И Бароне, стремительно удаляясь, уже не слышал окончания разговора. — Ты не думал, что Пьеро боится сделать шаг? Буду объективен, ты подорвал его доверие три года назад, и он, возможно, больше не верит твоим проявлениям чувств. Ты должен делать что-то значимее и однозначнее, чем попросту буравить его взглядом, чтобы показать серьёзность намерений, — заключает Джузеппе, ожидая, когда затуманенное алкоголем сознание Джана переварит эту информацию. — А если он не поймёт? — абруццезе как будто искал оправдания, чтобы ничего не менять. Ему самому было слишком страшно что-то начинать, ведь теперь инициатива, как и ответственность за всё происходящее тяжёлым грузом лежала на нём. — Господи, Джан, ему исполнилось двадцать восемь, а не восемнадцать. Как он может не понять? — заверил его Джуз. — Дерзай, друг, я верю в вас и ваш счастливый финал! К облегчению Пьеро, вскоре все гости разошлись по своим номерам, и он отправляется спать тоже, по счастливой случайности не столкнувшись с Джаном у комнат. Открывает дверь, запирает и скатывается по гладкой деревянной поверхности. В его сломанном мире теперь ничего не спасти, он остался один собирать его по осколкам. Тенору было так паршиво, будто кто-то умер. Например, он сам. Изнутри. За что Джан с ним так? Почему Эральдо? Чем он лучше него, Пьеро? Эти вопросы мучили его, терзали его бьющееся из последних сил кровоточащее сердце, вонзая в него ножи один за другим, заставляя беззвучно вскрикивать от боли. Обрывки слов Джана о любви к Эральдо сыпались на голову, как горсти земли на гроб похороненного, и слёзы настойчиво подступали к горлу, как бы Пьеро ни пытался их в себе задушить. Ему слишком сильно не хотелось признавать весь масштаб своей личной трагедии, не хотелось драматизировать — у людей и похуже проблемы бывают. Но становилась ли от этого факта его собственная менее значимой? Нет, она всё так же разрывала всё его нутро острой болью, и в конце концов Бароне не выдерживает, раздирающе зарыдав в ночь. Пытается заглушить горькие всхлипы кулаком, только душевную боль этим не уймёшь. Как жаль, что звукоизоляция в комнатах оставляет желать лучшего, и потому именинник вынужден давиться, захлёбываться своими безмолвными рыданиями, чтобы Джанлука, остановившийся в соседнем номере, никогда не услышал отчаянного крика, виновником которого он стал. Джан, почему шаг к тебе равносилен шагу в бездну? Ему очень нужно поспать, чтобы хоть на несколько часов забыться в сладком омуте грёз, но мысли, перманентно выбивающие из сицилийца жизнь, не желают покидать его голову, зловещим громким шёпотом придавливая его ко дну. Бароне долго ворочается, тщетно пытаясь всплыть, воспалёнными от слёз глазами ища солнце в темноте, но в итоге засыпает, пусть и недолгим беспокойным сном. С утра певцы пересеклись за завтраком, и Пьеро сумел выдавить из себя лишь отстранённое приветствие в ответ на очевидную теплоту в голосе Джанлуки. Он вообще планировал его обойти, но друг пошёл к нему наперерез только ради того, чтоб пожелать доброго утра, и попытка побега успехом для сицилийца не увенчалась. Эта деланная холодность ошпарила Джана, как кипятком. Что изменилось за ночь? Джинобле настолько давно не видел такого глубокого равнодушия в поведении брюнета, что на контрасте с его вчерашней душевной податливостью резкая смена настроения задела и испугала абруццезе. Неужели он что-то сделал не так? Ещё больший ужас его настиг, когда на совместных фото Пье всячески начал избегать его прикосновений, обнимая других, но не отвечая именно на его объятия. В течение дня Бароне немного потеплел, начал разговаривать, но быстро сливался из любых разговоров. Джан даже попытался записать поздравительную историю, обняв Пьеро за плечи на камеру и начав петь «Happy birthday, Piero», но тот через пару секунд ловко вывернулся из его рук и ушёл к гостям. Окончательный ужас застелил его душу, когда их попросили спеть под гитару, на которой уже начал играть Джузеппе, чтобы отрезать Пьеро пути к побегу, и Джанлука опустил голову другу на плечо, но тот даже на секунду на него не взглянул. И с каждым переливом уже приевшейся за концертные годы мелодии «Il mondo» абруццезе всё сильнее погружался в осознание безнадёжности своих намерений. Из оставшихся всплесков веры в счастливый конец он пел так отчаянно, горько, чтоб Пьеро наконец понял, для кого он поёт, кого имеет в виду. А поймёт ли? Бароне так усиленно игнорирует касания, слишком долгие для друзей, взгляды, чересчур многозначительно-продолжительные для коллег, что Джинобле уже даже уверен: всё он понимает, просто не хочет давать надежд, которым не суждено осуществиться, и поэтому проводит чёткую грань как между приятелями, отрезая возможность стать друг для друга чем-то большим. «Мир, Только теперь я смотрю на тебя. Я теряюсь в твоём молчании, Я ничто по сравнению с тобой.» Ты ведь мой мир, Пьеро. Я пою о тебе и для тебя, ведь ты создал этот мир для меня, ты его хозяин и властелин. Почему же ты тогда оставляешь меня там одного? Почему ты не со мной? Сердце Джана разрывалось на части от этого безапелляционного холода в поступках сицилийца. Ещё вчера всё было нормально, ещё вчера Джан засыпал с уверенностью, что они обязательно выплывут из этой неопределённости к общему берегу. Он видел, что Пьеро тоже делал шаги навстречу, а сейчас брюнет упорно молчал, словно не было между ними ничего, словно не было у них вчера. Если Пье передумал, хочет свернуть назад, так уж лучше бы обматерил, послал к чёртовой матери, лишь бы только не молчал, не давая понять, что у него в голове. А Бароне замечал и все эти взгляды с подтекстом, и нежные касания невзначай, и «случайные» встречи в одном и том же месте, но вчерашняя сцена, не предназначенная для его ушей, научила играть против правил Джанлуки, не поддаваться на его шуточные манёвры, не влюбляться в него больше никогда. Да и сложно в него влюбиться снова, когда Пьеро не переставал его любить. Ещё три года назад он задушил в себе чувства, заглушил голос сердца, выгравировал на подкорке сознания мысль о невозможности их счастливого с Джаном финала, и всё равно в такие моменты чувства пробивались наружу, сердце пропускало удар, а сознание и вовсе рядом с абруццезе отключалось. Эту игру ему не выиграть. Хотелось ответить Джану на его обволакивающие до подкашивающихся ног объятия, хотелось целовать, бесконечно его целовать. Увы, придётся нецензурно выразиться, чтобы объяснить, на каком месте, вероятно, Джинобле вертел его грёбаную любовь — на том же, куда бы он, очевидно, послал Пьеро с его жалкими признаниями, больше напоминающими мольбу утопающего. У него есть Эральдо, вот от кого он хочет слышать пылкие слова, вот чьи поцелуи он желает ощущать на губах. А Пьеро ему просто друг, просто способ вызвать ревность Ди Стефано, стоящего у него за спиной. И от этой несправедливости хочется встать, побежать, запереться в номере и не выходить оттуда до тех пор, пока Джан отсюда не уедет. А Джанлука мысленно принимает решение, что он не уедет отсюда, пока не выяснит, есть ли у них шанс покинуть виллу вместе. Джинобле рано ушёл в номер, оставляя Пьеро на растерзание гостям. Теперь он чуть ли не молился на плохую звукоизоляцию, ведь именно благодаря ей ему не удастся пропустить, когда захлопнется дверь соседней комнаты, извещая о возвращении хозяина. Они оба заплутали. Пора наконец всё прояснить и начать выбираться из этого леса, полного неизвестности. Ждать пришлось недолго. Джан даже не успел переодеться в домашнюю одежду, когда за стенкой раздался едва различимый хлопок. Абруццезе наскоро берёт с собой футболку и шорты, которые вчера одолжил у Бароне, в качестве повода для визита, чтобы тенор ему хотя бы открыл, и направляется прямиком к нему в номер. После повторного стука именинник наконец появляется на пороге, искренне удивляясь своему посетителю. Джан неловко улыбается, смущённо спрашивая: — Пустишь? Лицо Пьеро в этот момент не выражало ничего. Вообще. Он походил скорее на безэмоциональную фарфоровую куклу, которая вопреки своей внешней реалистичности не может ничего, кроме безмолвного мигания большими стеклянными глазами. Так и сицилиец молча отошёл от порога, запуская Джана внутрь, но не говоря ему ни слова. И его глаза, в которых Джанлука привык читать всё, что беспокоило его в мыслях, тоже ни о чём не говорили. Видимо, оставаясь наедине с собой, парень снимал свою социальную маску и дверь от внезапности открыл морально обнажённым. — Я тебе отдать пришёл… — баритон неловко мнётся в прихожей, пугаясь страшной безучастности Пьеро. Ему как будто было всё равно, что ему говорят и ему ли. Вакуумная тишина беспощадно давит на виски, и Джан даже на миг щурится, пытаясь уловить хоть один живой звук среди этого всепоглощающего молчания. — Если это всё, положи на пуфик, — Бароне, от порога сразу ускользнувший к балкону, стоял к нему спиной, и Джан не мог разглядеть его лица, но холодный, бесстрастный голос пробрал Джинобле до мурашек… Что с ним? — Не всё, — горячо выпаливает Джан, решаясь сдвинуться с места. Всё-таки не стоять в прихожей он пришёл. — Нам пора поговорить. — Ты меня пугаешь, Джанлука Джинобле, — тенор как будто сцеживает с языка его имя, — вроде ничего не случилось… Ничего не случилось! Вот как это называется! Джан начал закипать. — Да это ты меня пугаешь, Бароне! — абруццезе больше был не в силах продолжать диалог с каменной спиной, и он резко развернул к себе брюнета лицом, тут же от неожиданности отпуская. Губы Пьеро были сжаты в тонкую линию, но даже так Джан видел, как они нервно подрагивают. А глаза, как две чёрные бездны, смотрели на него убито, мёртво, равнодушно. Только где-то глубоко, за зрачком, в них блестела глубокая боль, которую Пье пытался отчаянно скрыть. — Что с тобой?.. — парень испуганно отпрянул от него. — А тебе интересно? Тебе бы беспокоиться за Эральдо. — Причём тут он? — А мы в вопрос-ответ играем? Разговор абсолютно не клеился. Джан не знал, что уже сказать, чтобы Пьеро не отбил его фразу новым вопросом, словно ракеткой для теннисного мяча. Оставалось лишь сказать всё, как есть, без предисловий и эпилогов. Так, как несколько лет он проговаривал это у себя в голове. — Чёрт, Пьеро, перестань от меня отдаляться! Чем ближе я к тебе приближаюсь, тем дальше ты убегаешь. Я не знаю, как к тебе подступиться, чтобы ты не отдалился от меня вновь. Прости, бесконечно меня прости, я повёл себя как дурак три года назад, и я каждый божий день корю себя за эту ошибку. Я хочу быть с тобой! — на одном дыхании выпалил Джан, наконец находя в себе силы посмотреть ошарашенному Пьеро в глаза. — Тебе Эральдо что ли отказал, и ты решил осчастливить свой запасной вариант? — от напряжённого диалога на повышенных тонах у Бароне начало перехватывать дыхание. Одышка. — Да что ты про Эральдо заладил? Он-то тут причём?! — Да я слышал всё вчера, как ты говорил Джузу, что у тебя почва из-под ног уходит… рядом с ним. Вот настолько ты его… любишь, а Джузеппе тебя ещё спрашивает: «Ты говорил Эральдо?» И ты… ему отвечаешь: «Нет, но скажу… Только сейчас не готов к этому разговору». Что из этого можно не понять? — выдыхать становится тяжело, а глотку как будто кто-то перехватывает, сдавливая шею в тугое кольцо из рук на кадыке. Говорить получается лишь обрывками фраз. Чёрт. Джан на секунду зависает, пытаясь восстановить в памяти полный диалог. И тут его накрывает осознание. — Господи, если уж начинаешь подслушивать, то хоть до конца слушай! — у Джинобле уже не хватало сил злиться на то, насколько грубо и невоспитанно было вот так исподтишка следить за чужим разговором. — Я о тебе говорил, о тебе! Я Джузу говорил, как ты мне нравишься, и он спросил, знает ли об этом Эральдо. Понимаешь? Но последние слова Джана уже пустым эхом начали расплываться по сознанию Пьеро. Он начал задыхаться. Приступ астмы. — Эй, ты чего?! — Джанлука, заметивший, как Пьеро неизбежно отдаляется от реальности, встряхнул его за плечи. Его зрачки расширились от ужаса, почти полностью заполнив зелёную радужку, когда на его глазах тенор начал сначала бледнеть, а потом синеть. Пье не мог вдохнуть, отчаянно пытаясь выдохнуть воздух. Безуспешно. — Эй, эй, эй, что с тобой? — Джан уже начал сам задыхаться от заполоняющей его разум паники. — Дыши, господи, да дыши ты!.. — А…а-ст…ма, — Пьеро с трудом удаётся выдохнуть хоть слово, проглотив в удушающем спазме половину звуков и тут же хватаясь за горло. Вот чёрт. Ужас от того, что жизнь Пьеро теперь зависит от самого Джанлуки в прямом смысле слова, мгновенно протрезвил его расплавленный замешательством ум. Джинобле лихорадочно вспоминал, что нужно делать, ведь он уже сталкивался с астматическим приступом, давно, очень давно, но приводил уже однажды сицилийца в чувство! — Сядь, Пьеро, солнце, сядь, пожалуйста, — Джан говорил с заметной уверенностью, не допуская в голосе даже ноты истерики, которая давно уже долбила ему в виски, как из пистолета, будто ему приходилось кого-то откачивать с завидной постоянностью, и лишь дрожащие колени выдавали его истинный испуг от всего происходящего. Наверное, было куда разумнее вызвать скорую, да хоть вообще кого-то позвать, но он не имел ни малейшего понятия, куда разошлись гости вечером, тем более сам Джан ушёл первым. Он не мог сказать наверняка, даст ли поиск других людей какую-то гарантию положительного исхода, но одно было очевидно: это займёт время, и обойтись Пьеро оно может слишком дорого. Осознание ответственности за жизнь самого дорогого человека с каждой секундой обрушивалось на плечи абруццезе тяжёлой ношей, припечатывая к подкорке подсознания лишь одну мысль: Джан должен сделать всё возможное и невозможное. Он осторожно подталкивает Пьеро к креслу, попутно пытаясь расстегнуть верхние пуговицы его поло, чтобы хоть немного облегчить его дыхание. Бароне уже мало, что соображал, его действия были скорее инстинктивны, и он рефлекторно хватался за шею, будто пытаясь снять что-то стягивающее горло, но так он делал себе только хуже, и уже даже выдыхать он мог с большим трудом. Тенор покрывался испариной, хватая ртом воздух, что никак не мог достичь лёгких, и Джана изнутри штормило не меньше самого Пьеро от страха, что он может его потерять. — Эй, слышишь, не смей закрывать глаза! — у Джанлуки у самого уже слёзы наворачивались на глаза от картины беспомощного Пье, который отчаянно борется за жизнь. Джан готов был отдать всё на свете, лишь бы не было сейчас никакого приступа, согласен был отказаться от взаимности чувств к нему, за которой пришёл, от чего угодно, лишь бы парень только смог нормально задышать. — Я никогда тебя не прощу, если ты умрёшь сейчас! Я люблю тебя, слышишь? Пьеро, очевидно, был в сознании, но очень слабо реагировал на раздражители окружающей среды, и даже на громкий голос Джанлуки он уже несколько минут как перестал откликаться. — Пье, господи, где ингалятор? — Джинобле прошибало на холодный пот, руки тряслись так сильно, что он не мог с первой попытки открыть ни один ящик, попутно роняя всё, что стояло не к месту. — Не смей отключаться! Я не могу тебя потерять! Сицилиец, вероятно, перебарывая инстинктивное желание провалиться в бессознание, едва смог прохрипеть, параллельно показывая на пальцах в зависимости от того, что ему удавалось в момент отсутствия контроля над телом и голосом, когда за обе руки его безбожно тянуло на тот свет. — У кровати… Первый ящик… Тумб-… — его горло свело в сильнейшем спазме, его душило, и он не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Губы страшно посинели, и он уже вполне серьёзно напоминал покойника, и Джану, которого выбивала из колеи паническая лихорадка, было невозможно на него смотреть — абруццезе боялся обернуться и увидеть, что тот уже не дышит. И больше никогда не начнёт. Но лучших объяснений ему и не требовалось. Джанлука моментально пересекает номер, совершенно не глядя под ноги и запинаясь обо всё подряд, но боли от ударов он не чувствовал — это потом, а сейчас ему по-настоящему было больно за Пьеро, которого он до одури боялся потерять. Ящик поддаётся с третьей попытки, трясущиеся пальцы не сразу зацепляются за корпус ингалятора, от волнения Джан роняет его, тихо матерясь на свою неосторожность в такой важный момент, поднимает и бежит обратно, молясь всем богам на свете, чтобы ему было, кого спасать. — Открой, — слёзы предательски начинают стекать по щекам, но Джан не обращает на них никакого внимания. Пьеро не реагирует на слова, и Джанлуке приходится самому разомкнуть ему рот, чтобы распылить на гортань дозу медикамента. — Дыши, вдыхай, Пьеро, господи, вдыхай! — баритон кричал, не сдерживаясь в эмоциях, лишь бы достучаться до ускользающего сознания брюнета. — Я не прощу ни себе, ни тебе, если ты не вдохнёшь, мы ведь с тобой не договорили! Дыши, я хочу сказать тебе нормально, как все люди говорят, что я люблю тебя, Пьеро Бароне, л-ю-б-л-ю, только дыши, твою мать, дыши! Джан гладил его по волосам, по плечам, оставлял невесомые поцелуи на тыльной стороне его ладоней. Он не мог контролировать этот внезапный приступ нежности, ему было слишком страшно, что эти мгновения могут стать их последними. Но Пьеро справляется. До Джанлуки доносится глухой тяжёлый вздох, потом следующий — чуть легче. Лекарство с каждым вдохом всё дальше продвигалось по дыхательным путям, очищая ходы. Спазм, наконец, отпускает, и Бароне начинает дышать, ещё чуть прерывисто, но уже спокойно, стабильно. — Я так за тебя испугался, господи, ты как? — Джан льнёт к его ладони — единственному, что он может обнять у не отошедшего от приступа Пьеро. Парень ещё не мог говорить и осознавать происходящее, изо всех сил пытаясь насытиться воздухом. Но через несколько минут у него всё-таки получается ответить. — Спасибо, Джан, без тебя я бы не вылез. Ещё несколько минут он сидит в кресле, после чего Джанлука помогает Пье переместиться в постель. Ему нужно поспать, и Джинобле остаётся с ним, пока Бароне окончательно не проваливается в сон. Джан тихо выходит из номера, беззвучно закрывая за собой дверь, и направляется в свой, искренне надеясь, что за ночь ничего плохого не произойдёт. Сейчас ему настойчиво казалось, что если он просидит до утра в номере Пьеро, следя за его самочувствием, то это будет так, словно он пользуется тем, что друг ещё не может нормально соображать, чтобы выразить согласие или несогласие на его присутствие. А ещё с каждой минутой отхождения от шокового состояния его всё сильнее настигало осознание, что Пьеро ему так ничего и не сказал о своих чувствах, тогда как Джан и до, и после приступа распылялся обо всём, что столько времени бередило его душу. Он дал себе такую непозволительную слабину, что встретиться взглядом с Пьеро утром, когда тот вспомнит и переварит произошедшее, было подобно смертной казни. С чего он решил, что у Пьеро есть какие-то чувства? Вот у Джана они есть, он ему сразу об этом и сказал, а Бароне, даже услышав о них, всё равно перевёл стрелки на Эральдо, словно не желая в лоб говорить, что сам ничего не испытывает. От этих рассуждений Джанлука почувствовал себя неимоверно глупо и смешно, ведь он так наивно вывалил на Бароне эту сокровенную информацию, будучи глубоко убеждённым во взаимности своей любви, а в итоге всё обернулось совсем иначе. Нет, он не готов столкнуться с Пьеро не то что сегодня ночью, но и завтра утром, поэтому в пять утра после двух часов беспокойного сна он идёт прямиком в номер близнецов. Парни всегда оставляли дверь открытой на случай, если Джан или Эрни захотят прийти, и в такой ранний час это сыграло баритону на руку, чтобы беспрепятственно войти в комнату, не дожидаясь пробуждения спящих близнецов. — Джуз, Эра, гуд морнин, — Джанлука с разбега запрыгивает в нагретую постель, заваливаясь сверху на обоих друзей. От такого приветствия Ди Стефано просто не могли не открыть мгновенно глаза. — Чёрт, Джан, какой час? — Эральдо устало потирает глаза, усиленно не желая покидать воздушное царство Морфея. — Пять утра, мальчики, нас ждёт Таормина! — абруццезе беззаботно смеётся, укладываясь между подушек, будто три часа назад это не он вытаскивал с того света именинника Пьеро Бароне, из-за которого они здесь и собрались. — Так мы же собирались выезжать после завтрака… — Джузеппе потягивается, будучи всё ещё не в силах разлепить веки. — Ты чего опять удумал? — Ну а зачем нам время терять? Выезд через час, всех жду внизу! — безапелляционно заявляет Джан и выталкивает обоих с кровати, чтобы у них не было шанса снова заснуть, после чего встаёт сам и отправляется будить Эрнесто, а потом — собирать вещи. Здесь его миссия была закончена. В шесть утра он заглядывает в номер сладко спящего сицилийца, оставленный незакрытым после вчерашнего ухода Джана. Тенор дышит спокойно, размеренно, и это всё, в чём хотел убедиться Джинобле, чтобы уехать в Тао уж точно с чистой совестью. На завтраке абруццезская компания не появляется, и Пьеро, уже окончательно пришедший в себя, глубоко недоумевает, куда они исчезли, а главное почему никто из гостей их сегодня не видел. Он слишком многое хочет сказать персонально Джинобле, слишком во многом признаться и слишком за многое поблагодарить. Его терзают тревожные мысли, которыми он так хочет с ним поделиться, но Джанлуки, как назло, не оказывается рядом, и сицилийцу остаётся лишь досадливо кусать губы, размышляя над внезапной пропажей. Разгадка приходит воспоминанием о том, что парни собирались выехать в Таормину в двенадцать, но, судя по всему, изменили своим планам и отправились туда раньше. В справедливости своего предположения тенор убеждается, зайдя в инстаграм, где Ди Стефано уже вовсю начали публиковать фотографии сказочных видов Тао. Пьеро тоже планировал выехать с ними почти одновременно, но сейчас ему невыносимо ждать столько часов до полудня, ему слишком нужно поговорить с Джаном и разрешить все недомолвки, которые не удалось прояснить вчера. Но, к несчастью, ему нужно возвращать ключи от виллы владельцу как раз в полдень, и он на секунду останавливается, судорожно пытаясь придумать, кто мог бы дождаться хозяина вместо него. Так, он водружает это обязательство на хрупкие плечи ничего не понимающей Марииграции, обескураженной такой внезапной спешкой брата. Девушка пытается узнать, что случилось и куда он так торопится, но Бароне, увиливая от ответа, только благодарно ей улыбается, поспешно забегая в номер за чемоданом и ключами от машины. И вот он уже выезжает на скоростную трассу, мчится с огромной скоростью к Джану, забыв обо всём на свете, кроме несдерживаемого желания его поскорее увидеть. Недолгая дорога кажется ему бесконечной, ведь в мыслях он уже в том самом отеле, где они всегда останавливаются, рядом с Джанлукой, которому он наконец скажет то, что не смог озвучить вчера ввиду приступа бронхиальной астмы. Оказавшись на месте, Пьеро быстро паркуется и мчится к ресепшену с такой скоростью, будто стремительно убегает от опасного для жизни преследования. В лобби он сталкивается с владельцем отеля, который пытается разузнать, как его дела, но Бароне, будучи мысленно не с ним, просит побыстрее заселить его поближе к недавно въехавшему Джинобле, а сам, только узнав номер комнаты, в которой тот остановился, бросает чемодан прямо в холле и бежит, игнорируя лифт, вверх по лестницам, умоляя всех богов, чтобы тот оказался там. Он не мог ждать ни минуты более, чтобы взглянуть в его янтарные глаза и признаться в чувствах, от которых не мог избавиться долгие годы. Через показавшиеся ему неимоверно долгими пять минут поисков он уже колотит по ореховому дереву двери, наверняка пугая Джана агрессивной настойчивостью своих ударов. Через пару минут дверь нерешительно приоткрывается, а за ней стоит его родной Джан, ошеломлённый тем, с каким напором Пье к нему ломится. У Бароне даже не находится слов приветствия, ведь бьющие через край чувства оплавляют его сознание безумным желанием просто обнять абруццезе, и он без обиняков крепко прижимает к себе только что вышедшего из душа Джанлуку, жадно вдыхая аромат его яблочного шампуня. — Не поздороваешься? — шепчет ему в плечо всё ещё растерянный Джинобле, осторожно выбираясь из объятий. — А мы с тобой не закончили. — Так ты пришёл закончить, а не начать? — шутливо усмехается баритон, облегчённо выдыхая. По такому эмоциональному приветствию уже стало очевидно, зачем Пьеро приехал. — Я хочу закончить все наши былые недопонимания и начать наши отношения без них. Разреши мне тебя полюбить. Нет, не так. Продолжить любить тебя, не волнуясь о том, что это невзаимно. Продолжить любить тебя вопреки всему столько времени, сколько отведено нам на эту любовь, — Бароне влюблённо улыбался, глядя на абруццезе, уже зная, каким будет его ответ. Так давно ему хотелось быть по-настоящему уверенным в том, что его не отвергнут, не пошлют, не испугаются отношений с ним, и он наконец дождался этой счастливой убеждённости. Но ответ Джан решил дать не устный. Он страстно прижался к губам сицилийца, таким тёплым и желанным, как делал это в своих полуночных мечтах долгие три года сожалений о своей ошибке. А Пье отдавал всего себя в этом поцелуе, растворяя в своей душе остатки горьких страданий и страха невзаимности. Всё это в прошлом, а будущее теперь — только в их руках. Однако Пьеро оказался так взволнован их встречей, что, оказывается, не захлопнул за собой дверь, за которой сейчас стояли близнецы Ди Стефано в компании младшего брата Джанлуки. Они проходили к своим номерам, когда услышали за порогом Джинобле пылкие признания в любви, произносимые недавним именинником и адресованные непосредственно хозяину комнаты. Парни были не в состоянии отказать себе в удовольствии остаться у чужого порога и потому старались не выдавать своего присутствия, чтобы не испортить влюблённым долгожданный романтический момент, но первым не выдерживает Джузеппе, спустя несколько минут ожидания, начиная аплодировать и наконец поздравляя эту пару, спустя три года нашедшую выход из тернистого лабиринта: — А я думал, мы не дождёмся! Парней будто током разъединяет друг с другом от неожиданного обнаружения зрителей, и Джан мгновенно смущённо краснеет, а Пьеро неловко улыбается, обнимая Джинобле за плечи. Больше им не нужно никому ничего объяснять, прятаться и скрываться от других и в первую очередь от себя. Они слишком долго искали друг друга, находясь рядом, шли друг к другу, удаляясь всё дальше, и наконец смогли выбраться к свету. Теперь их недопонимания казались такими мелочными и смешными, разве можно из-за таких пустяков столько лет проигрывать своё счастье? Но сейчас им всё это было неважно. Они вышли из лабиринта. И больше туда не зайдут.