Ещё сто лет

Эдвин не может перестать смотреть на Чарльза, который лежит у его ног и лениво подбрасывает мяч ввысь, смеясь каждый раз, когда он делает это неуклюже, и мяч падает ему на лицо. Он о чём-то говорит, но Эдвин не может быть уверен о чём именно, потому что он давно перестал слушать, слишком увлеченный улыбкой другого парня. Боже, эта улыбка. Его мягкая улыбка и мягкий взгляд. Эдвин мог бы смотреть на него до конца вечности (и он планировал это делать) и всё ещё не привыкнуть к этому. Иногда он задавался вопросом, как он мог не знать о романтических чувствах, которые он испытывал к Чарльзу, ведь теперь это было для него так очевидно. Конечно, затем он вспоминает, что вырос в начале двадцатого века и настолько тщательно подавлял эту часть себя, что было чудом, что он вообще когда-либо позволил себе это чувствовать. Прошло ещё семьдесят лет. Семьдесят прекрасных лет с Чарльзом, и его чувства были такими же ошеломляюще сильными, как и все эти годы назад. Были и другие, кто смотрели в сторону Эдвина: Саймон, Монти и Кошачий Король были не единственными, но Эдвин всегда смотрел только на Чарльза. Чарльз, со своей стороны, не упоминал о признании в любви с тех пор, как оно произошло. Он просто продолжал относиться к Эдвину так же, как и всегда, будучи лучшим другом, о котором можно было только мечтать. Однако он открылся ему больше. Позволил Эдвину увидеть все те злые, гадкие части себя, которые он всегда скрывал, и, возможно, других это отталкивало, но их это только сближало. Эдвину было труднее открыться Чарльзу, поскольку половину времени он не осознавал своих собственных эмоций. Но это не значит, что он не пытался. Другой парень всегда был с ним терпелив, никогда не позволял справляться с проблемами в одиночку, но всегда давал Эдвину достаточно времени, когда оно ему требовалось Для них это была рабочая схема. — Эдвин, — говорит Чарльз с пола, — когда ты был жив, ты когда-нибудь задумывался о том, кем ты хотел стать, когда вырастешь? Эдвин уклончиво мычит: — А что? — Ну, я никогда особо не задумывался о таких вещах, когда был жив, я скорее был парнем, живущим в моменте, но я думаю, что даже после тысячи догадок я бы никогда не остановился на детективе. Чарльз опирается на предплечья, и когда его живот выгибается под майкой, Эдвину приходится отвести взгляд. Он думает, как ответить на вопрос, вспоминая далёкое время, которое он провёл среди живых. — Полагаю, ну, я был настолько сосредоточен на выживании, что даже не задумывался о том, кем я мог бы стать, — честно отвечает он. Чарльз морщится: — Приятель, это очень грустно. — Да, так и есть, но те времена прошли, и теперь у меня есть ты, наше агентство и наши друзья, — Эдвин на мгновение колеблется и думает больше ничего не говорить, но Чарльз смотрит на него так открыто и серьёзно, что он продолжает: — Иногда… Иногда я рад, что умер именно тогда. Жизнь тогда была ограниченной и если ты не в курсе, то я не тот человек, которому в то время были бы рады. У меня не было семьи и друзей, которые бы меня любили, а только общество, которое меня ненавидело. Я был бы один. Но вместо этого я умер. Я умер и попал в ад, и это было ужасно, но я бы пережил всё это снова, потому что всё, что со мной произошло, привело к встрече с тобой. Ты самое лучшее, что когда-либо случалось со мной, как при жизни, так и после смерти. К концу признания он слегка запыхался (не то чтобы ему нужно было дышать, но по какой-то причине его мозг так и не избавился от этой привычки), тяжесть слов давила ему на грудь, и он мог видеть, что это также повлияло и на Чарльза. У другого парня на глазах виднеются слёзы, он смотрит на Эдвина, его брови сведены вместе от печали и сострадания. Медленно он меняет свое положение на полу и становится на колени перед Эдвином. — Ты, Эдвин Пейн, самый удивительный человек, которого я когда-либо имел удовольствие встретить. — Чарльз нежно берёт его за руки: — Каждый день я поражаюсь и горжусь тем, что существую рядом с тобой. — Чарльз, я… — Я принял решение, — прерывает его Чарльз. Эдвин уверен, что понятия не имеет, о чём он говорит: — Какое решение? — Оказывается, мне всё-таки не нужна вечность. У Эдвина, казалось, выбили воздух из лёгких, и он не мог ничего сказать. — Я люблю тебя, Эдвин. — Чарльз протягивает тонкую руку, чтобы обхватить его щёку, и если бы у него было сердце, оно бы выскочило прямо из груди: — Я люблю тебя, и я буду тратить каждый день до конца нашего мёртвого существования, чтобы доказать тебе это. — Я… — у него не находится слов. — Тебе не обязательно ничего говорить, если ты не хочешь. Мне жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы осознать это, и если тебе нужно время, я пойму, — признаётся Чарльз, — и если ты больше не любишь меня, я тоже это пойму. Эдвин ничего не говорит, вместо этого он соскальзывает со стула, пока они оба не оказываются на коленях на полу, всего в нескольких шагах друг от друга. Поднявшись, он кладёт обе руки на плечи Чарльза и осторожно поправляет его подтяжки. — Я люблю тебя уже на протяжении ста лет и буду любить тебя все те сотни лет, что нам дарованы, пока за нами не явится смерть, — признаётся Эдвин. Затем он медленно наклоняется вперед, давая Чарльзу достаточно времени, чтобы отстраниться, пока их губы не соприкасаются очень нежно. Он едва это чувствует, ничего не ощущая, кроме легкого покалывания, но что-то в его мозгу загорается. Он горит изнутри, и по тому, как Чарльз хватает ртом воздух, он знает, что другой парень тоже это чувствует. Поцелуй длится одновременно вечность и секунду, и Эдвин никогда не испытывал ничего подобного. Он хочет делать это снова и снова, пока от него не останется ничего, кроме тлеющего угля, но сейчас он отступает. У них есть всё время в мире, чтобы исследовать друг друга. Чарльз улыбается ему мягко и мило. — Супер.