Вечер

Вортуз сидит, понуро свесив взлохмаченную голову, на чужой просторной кровати. Взор серых и мутных, как утренний, стелящийся по низовьям туман норвежской осенью, глаз бездвижно упёрся в пол под голыми, уставшими ступнями. Всё тело обессиленно бездвижно, и только плечи едва заметно приподнимаются на вдохе. Лёгкие наполняет воздух, пахнущий утомляющим теплом и сигаретным дымом, от которого слегка кружится голова. Дурманящая духота пронизывает насквозь, проходя внутрь через разгорячённую кожу, покрывшуюся капельками пота, жемчужно переливающимися в заскальзывающих в помещение по стенам и потолку, рыжих лучах заходящего солнца. Сто́ит приоткрыть окно. Токи встаёт и проходит из одного конца комнаты в другой, неспешно переставляя ватные ноги по пушистому белому ковру. В его мягком длинном ворсе путается, пьяно и заторможенно мотаясь понизу молочной рекой, спустившейся водопадом с возвышающейся над полом, словно скала над равниной, кровати, шелковистый дымок. Он тянется рваными полупрозрачными дорожками, исчезая и растворяясь в лениво застывшем воздухе. Шаги сильных ног шатена прерывают размеренное течение дымных ручейков, меняя их направление и побуждая неосознанно растягиваться в сторону окна, к коему держал путь норвежец. Окутанный белёсой поволокой, он медлительно подплывает к окну и открывает его, запуская в помещение свежий воздух. Токи с шумом втягивает его, расправляя мускулистые плечи, исполосованные давнишними светлыми шрамами от отцовской плети и совсем недавно полученными, налившимися кровью, длинными потёртостями и мозолями от колючей красной верёвки. С её использованием ритм-гитарист нередко развлекался вместе со Сквизгааром, каждый раз придумывавшим всё более сложный и необычный способ связывания. Поначалу фиксировал только руки за спиной, привязывал к изголовью кровати; с течением времени, набравшись уверенности и опыта, стал повторять известные и сложные узоры, туго затягивая узлы. В этот раз с последним он сильно перестарался. Теперь и без этого изувеченная кожа саднила и чесалась после удаления верёвок, ограничивающих свободу лопаток, плеч, предплечий и кистей, больнее обычного. Шатен, встав у окна, опустил безразличный взгляд полуприкрытых глаз на покрасневшие, стёртые запястья. Воспалённо-рубиновые и чуть влажные, будто маки после дождя. И так по всему телу до середины спины, везде, где плотно впивался в кожу туго натянутый жгут. Везде жжёт и покалывает, как если бы его жарили на тихом огне. Вортуз чувствует на себе чужой взор. Где-то между лопаток, там, где тоже особенно сильно стягивала молодое тело верёвка. От этого стороннего наблюдения в месте свежего повреждения щиплет, как казалось, чуть сильнее. Токи незаметно для голубых глаз за его спиной поморщился и недовольно сдвинул брови. А взгляд был настойчив, ему нельзя было, чувствуя его настырность и стойкость, противиться и не повернуться. Но шатен противился и не повернулся. Сцепив в замо́к руки и сложив их на подтянутом животе, он печально и обиженно высматривал что-то в оранжево-розовой дали за окном. Выросшая за неделю отсутвия группы в Мордхаусе на полях для гольфа трава золотилась в огненных, отчаянно ещё выбивающихся на линии горизонта, длиннющих лучах светила, напоминающего громадное, свежевыкрашенное яркой, кирпичного цвета краской блюдо и даже под вечер остающегося жарким и палящим. Южный ветер качал стебли растений на поляне под окном, убаюкивая своим шёпотом стрекочущих на них кузнечиков. Небо, куполом накрывшее Дом Смерти и близлежащие к нему окрестности, играло самыми разнообразными оттенками и полутонами : у земли, там, где ещё горели жгучие, как порезы от верёвок на руках, спине и груди норвежца, хвосты солнечных бликов, всё светилось красно-розовым, выше, у крон редких деревьев - малиново-фиолетовым, а у самых облаков, лилово-прозрачных, неровных и желтеющих по небрежно разорванным краям, словно коптящаяся в голубом огне газовой плиты бумага - тускло-синим, мётрвым и каким-то тоскливо звёздным. Совсем скоро, ещё до того, как Токи и вырисовывающий настойчивым взором на его истерзанной спине замысловатые рисунки не хуже, чем на пластинках Джимми Хендрикса, Сквизгаар лягут спать, и комната наполнится стеклянной тишиной, весь небосвод обольётся тёмно-синими чернилами, и лишь серебристые мотыльки будут беспомощно кружить во тьме, стучась хрупкими крылышками о стекло окна освещенной одной только настольной лампой комнаты. Ледяными очами ритм-гитарист наблюдает за ленивым качанием высокой янтарной травы, обласканной нежным ветром и напоминающей своим плавным и синхронным движением шумный морской прибой, и ощущает, как ближе и отчётливей становится выписывающий на его плечах и между лопаток сложные, незримые витражи взгляд. Но Вортуз делает вид, будто не замечает этого, не слышит возни на пропахшей его близостью с белокурым виртуозом кровати, шагов за своей спиной, быстрого выдоха, не чувствует последовавшего за ним резкого запаха табака, не видит ниточек снежного дыма. Он не поворачивает даже головы к источнику всех этих заметных только ему моментов, но, чуть помедлив и словно задумавшись, с театральной безысходной злобой проговаривает единственную фразу. -Я тебя ненавидит. А потом Токи принялся ждать. Ждать ответа. И он последовал, и ждать его долго не пришлось. Левая, худая, бумажно-белая рука скользнула по животу, свободному от всяких ранений, в то время как правая была занята дымящейся сигаретой, держа её между указательным и средним пальцами. Пахучие струйки опоясывают двух стоящих рядом парней, словно в старании притянуть их друг к другу, связать их собой. Но швед держится на некотором расстоянии от коллеги, не прижимаясь к его измученной спине, дабы не причинить ему лишнее неудобство. Он только вежливо приобнимает его из-за спины, молчаливо точно бы спрашивая разрешения на исполнение дальнейшей своей задумки. И Вортуз позволяет её осуществить. Как бы ему ни хотелось игнорировать блондина, как бы он на него ни дулся, оставить эти лазурные зенки, это скуластое, будто выточенное из белого мрамора лицо, всего его, буйствующего, но покорного, развратного, но ювелирно аккуратного, почти идеального, без внимания значило бы совершить великое преступление. Токи косится на пристроившегося рядом Сквигельфа, скрывая собственное умиление от вида его виновато сдвинутых, светлых бровей, поджатых губ, в следующее мгновение разомкнувшихся и накрывших собой влажную ссадину на крепкой шее. Немного неприятно, потёртость от проходящей в том месте верёвки побаливает, когда её касаются знакомые пухлые губы, но норвежец только усмехается и больше открывает шею для новых поцелуев, склоняя голову к плечу. Шатен прикрывает глаза от отрезвляющего покалывания, вызванного прикосновением к повреждённой коже мягкого мокрого языка, и повторно выдавливает из себя краткую фразу, уже лишенную всякой злобы. -Я тебя ненавидит.. Юноша с шумом выпускает из лёгких весь воздух через нос и вдыхает новую его порцию, насыщенную специфическим запахом никотиновых трубочек, уже ртом, невольно приоткрывшимся в момент особенно чувственного поцелуя в область воспалённо покрасневшей полосы сзади шеи. Сквизгаар целовал и зализывал ранки там, параллельно с этим наслаждаясь ванильным ароматом каштановых волос согруппника, струящихся по сильным, полосатым от всевозможных шрамов и порезов плечам подобно горным ручьям между скал. -Я так много быть потерять из-за тебя! Всхлипнул Вортуз, с наигранным трагизмом закатывая глаза, чего, разумеется, не увидел соло-гитарист, но, как оказалось, хорошо почувствовал. -Йа, например, девственность. Блондин трётся щекой о плечо задумчиво всматривающегося в детали пейзажа за окном друга, после укладывая на него голову и игриво, с уверенностью в том, что норвежец не держит на него зла, поглядывая на его красивое спокойное лицо. Пунцовые, яшмовые и золотые солнечные блики танцуют на высоких скулах, путаются в чёрных длинных ресницах и аккуратно подстриженных усиках, подкрашивают глянцевой помадой зацелованные губы, неоднозначно улыбнувшиеся шведу после его шутки. Сквизгаар подносит к ним свою сигарету, и Токи, хитро сверкнув глазами в сторону виртуоза, принимает его бессловесное предложение закурить, смыкая губы вокруг тёмного конца ядовитой палочки. Он делает длинную затяжку, чуть прикрывая светлые очи, а затем, чуть помедлив, скорой и неожиданной струйкой выпускает дым прямо в лицо беспечно довольного собой Сквигельфа. Швед рефлекторно чуть сторонится, закашлявшись, и после того, как пришёл в себя, заливается смехом вместе с Вортузом, кокетливо закрывающим ладонью растянутые улыбкой губы. Через время хохот становится тише, густой вечерний воздух прорывают только редкие смешки и восторженные вздохи. Парни неспешно сближаются, и старший из них раскрывает руки для объятий. В них он заключает прильнувшего к белой груди норвежца, чей остренький подбородок уместился на чётко очерченной ключице, как птичка на жёрдочке. *** -А знает.. ай, нэт, не знает... Ты не знает.. и я не знает. Прерывает устоявшуюся тишину, с энтузиазмом начиная говорить, но осекаясь, Токи, уложивший длинноволосую голову на гладкое молочное бедро Сквигельфа, щёлкающего жучком зажигалки в старании поджечь новую сигарету. Швед отвлекается от своего занятия, с интересом переспрашивая глубоко и тяжело вздохнувшего после неудачной попытки донести свою мысль Вортуза. -Что? Что знает-не-знает? Блондин выжидающе смотрит норвежцу в самую душу, снова неосознанно начиная вырисовывать на его теле невидимые узоры взглядом морозно-голубых глаз. Токи ответно глядит на его лицо над собой, тоже будто чего-то ожидая и желая узнать. Он не торопится. Лежит на худой ноге шведа и любуется им, проникая в него взглядом и словно надеясь что-то поймать, уловить, понять, почувствовать. Он такой тихий, такой свободный, такой обычный. Никакой фальши, что можно было видеть на концертах или в студии, никакого всем известного и неподкупного Бога Гитары, ничего того, что у многих ассоциировалось со Сквизгааром Сквигельфом. Ни свирепости, ни строгости, ни серьёзности, ни Сквизгаара Сквигельфа. Вернее, это всё ещё он, Сквизгаар Сквигельф, но только другой. Такой, каким дозволено его видеть только одному человеку. Человеку с серо-хрустальными глазами, шоколадным водопадом волос, израненным телом, но чистым от всякой злобы сердцем. Человеку по имени Токи Вортуз. И этот человек пользуется своим счастьем, каждый раз во время уединения с белокурым музыкантом стараясь улавливать все, даже самые крошечные и малозначительные моменты проявления его истинного и искреннего образа поведения. То, как он смеётся, например. Его смех слышно так же нечасто, как трель какой-нибудь вымирающей певчей птицы; он редкий, как золотой самородок, и по цвету наверняка такой же. То, как он смотрит. Заинтересованно и безо всякой язвительности, как взбалмошный подросток, что в силу трудного характера длительное время являлся трагически одиноким в этом мире, но наконец нашёл родственную своей душу и теперь крайне чутко обходится с ней, боясь вновь потерять смысл жить. То, как он целует. Мягко и нежно, как ласкающий тело морской бриз, выгоняющий всю тяжесть и грязь своим потоком из души раскрывшего ему навстречу руки, вымотанного жарой путника. Сквизгаар такой удивительный. -Я просто не знает, что бы ты делать, если бы мой слова о ненависть к тебе были правдой. Промямлил Вортуз, зачарованно вглядываясь в черты знакомого лица, обрамлённого волнистыми прядями, слабо переливающимися в синиве луны, сменившей на небосводе красное солнце поздним вечером, который музыканты планировали провести вместе, не расставаясь ни на минуту и с чувством растягивая чудесные мгновения тихой своей радости быть рядом с друг другом. Швед сделал короткую затяжку и, слегка задумавшись, начал говорить, с каждым словом выпуская из груди клубы светлого дыма, окрасившегося в светло-синий от тусклого света белокаменного спутника третьей планеты, застывшего неусыпным, слепым глазом на насыщенно-тёмном лице ночи. -Ну, я как минимум не трахать бы тебя при любой возможность везде и всюду. Краешком рта Сквигельф улыбается, покосясь на шатена, разметавшего шелковистые волосы по приятельскому бедру и смотрящего в ответ так, будто этих слов ему не достаточно. Но это ложная иллюзия, ведь оба хорошо понимают, что Токи от Сквизгаара нужен только Сквизгаар. И больше ничего. -Йа.. только тот раз на кровати в Икея чего сто́ит. Норвежец хихикает, погрузившись в странно блаженные воспоминания о той дикой, жгучей, когда-то распробаванной ими вдвоём смеси страстного наслаждения друг другом и возвращающего в реальность адреналина. Неопределённое чувство. Именно его он испытывает рядом с блондином, что так приятно улыбается в качестве отклика на звонкий смешок коллеги, наклоняется и крепко целует его в губы. Вортуз ожидал такого исхода, отчего, не медля, поднял руку к лицу соло-гитариста и, гладя ею его впалую щёку, словно без слов просил не отпускать его. И блондин не отпускает. Только напротив, ближе и чувственней прижимает к себе ласкового норвежца, зарываясь пальцами свободной руки в пряди его волос и протяжно выдыхая в углубившийся поцелуй. Языки коротко встречаются, и Токи ощущает пьяняще тёплый табачный привкус во рту, тоже протягивая что-то неразборчивое. Он закрывает глаза почти полностью и только через одну маленькую щёлочку видит любимого человека, склонившегося к нему и дымящего пахучей сигаретой. Сквигельф с причмокиванием протискивает свой язык глубже, проходясь им по верхнему нёбу удобно приоткрытого товарищеского рта и вырывая из Вортуза короткий, но ясно выражающий всю суть испытываемых им чувств всхлип. Широкая грудь поднимается на вдохе, ритм-гитарист размашисто лижет нижнюю губу шведа, после прерывая недолгий, но по ощущениям продлившийся почти целую вечность поцелуй. Сквизгаар послушно отдаляется, чувствуя, как рвётся прозрачная ниточка слюны между его с сокомандником губами, и как продолжает поглаживать его бархатную скулу большой палец мечтательно зрящего ему в самую глубину сердечных мучений Токи. Блондин перебирает его волосы, и тонкие пальцы проскакивают сквозь их тёмно-гнедые пряди как белые дельфины в темноте морских волн. -А как максимум? Совсем-совсем тихо, словно боясь спугнуть замершего и почти не моргающего Сквигельфа, вопросил Вортуз, сглатывая ком в горле и горькое послевкусие тягучего поцелуя вместе с ним. -Как максимум я не взять бы тебя в группа тогда, многий-многий лет назад. Со столь свойственным себе хладно многозначительным, меланхолично задумчивым видом виртуоз заправляет за ухо спадший на лоб золотой локон и в очередной раз прикладывается, глядя в открытое окно, к тлеющей в мутной, окружившей их синеве сигарете. Темно.