вот почему горят небеса

В кабинете психиатра было темно, кромешный мрак перебивала лишь тусклая настольная лампа, свет от которой падал только на тетрадь врача. Сперва доктор задавал вопросы об общем состоянии Глеба, но позже он начал осыпать парня какими-то сложными головоломками об ощущении реальности, всяких вселенных и так далее. Вероятно, это чтобы понять, насколько вменяемо он мыслит, и что его фантазии не переходят грань между здоровым мышлением и шизофренией. После мучительного, как Голубину казалось, опроса, комната погрузилась в тишину. Глухое тиканье часов раздражало так, словно вот-вот начнет дергаться глаз, а скрежет докторской ручки по бумаге будто бы высекался прямо на поверхности мозга. В какой-то момент врач, имя которого Глебу было пока неизвестно, откинулся на своем стуле назад и начал пристально глядеть на парня. — Я знал вашего отца, Глеб. Упоминание родителя пробежало волной мурашек по всему телу, но на это Голубин лишь кивнул, потому что его разум, промытый таблетками, не смог придумать нормальный ответ. — Он тоже был здесь когда-то, еще до женитьбы, до бизнеса, до статуса. С каждым новым словом у Глеба подпрыгивали брови. И что он тут делал? У него что ли тоже крыша текла в свое время? — Сначала у него стоял диагноз «шизотипическое расстройство». Потом поставили психопатию. Но его родители помогли сделать так, чтобы больная голова не мешала ему жить и работать. Вообще, с моей стороны, как врача, я бы поставил ему шизу и всё на этом. Опять тишина. Головоломки стали более тяжелыми. Глеб пытался сложить паззл. К чему ему узнавать об этом сейчас, когда отца уже второй месяц как нет на земле? Нет, ну, информация, конечно, довольно интересная и, возможно, даже важная, но какой в этом толк сейчас? — И что? — уронил Глеб, разрывая молчание. — А то, что я склоняюсь к тому, что у тебя вовсе не ПТСР, а тоже что-то из той оперы, что и у твоего отца. Это наследственное. Психические заболевания наследственны. Трагедия в твоей жизни стала лишь триггером, не случись этого, возможно, заболевание оставалось бы вялотекущим, однако рано или поздно выстрелило бы, — врач поправил очки на переносице. — Это меняет что-то? — Сложно теперь понять, какой у тебя диагноз, поскольку ты уже почти месяц под транквилизаторами. Твой мозг начал привыкать к ним и подстраиваться, если бы тебя привели ко мне в первые дни, я бы назначил более подходящее лечение. Просто твое дело не давало мне покоя, так как я редко сталкивался с тем, чтобы после какого-то потрясения начинались подобные галлюцинации. Глеб анализировал все, что говорил ему врач. Тяжеловато, конечно, но ниточки все-таки связываются. — Это значит, что я не смогу это вылечить, да? — Я бы не был так категоричен… Хотя, знаешь, чего я буду тут вводить тебя в заблуждение? Если это действительно нечто шизофреническое, то ремиссия возможна, но это не значит, что болезнь не вернётся. Жизнь штука сложная — еще один триггер, и ты снова окажешься на больничной койке. Мне жаль, Глеб. Я постараюсь побеседовать с твоим лечащим врачом, чтобы лечение не было бесполезным. Пока что можешь идти. — А как Вас зовут? И почему я у Вас вообще на приеме? — Я работаю частным психиатром, а тут мой друг рассказал про твой случай, ну а твои родители люди небезызвестные, так что посмотреть на тебя мне захотелось лично. Вот я и договорился тебя послушать. Я Николай Иванович, но в целом можешь не запоминать, вряд ли я буду еще раз тебя обследовать. Просто хотелось для личного опыта пообщаться. Врач со вздохом поднялся с места и подошел к окну. — Можешь идти. На это Голубин лишь кивнул и поспешил удалиться из кабинета. Кабинет Николая Ивановича был в корпусе приемного отделения, и потому Глебу пришлось возвращаться назад, проходя несколько этажей и пару холлов больницы. Все это время парень думал о том, что только что услышал. Больной шизик на всю жизнь? Романтично. Странно, что Глеб не был разбит и разочарован этими новостями, но, быть может, просто осознание еще не пришло. Зайдя в свое отделение, он поплелся в конец к палате, но что-то неумолимо просило его зайти в комнату Влада, когда проходил мимо нее. Прошло две недели с того момента, как новый друг после жесткой панической атаки мирно уснул у Глеба на плече, в то время, пока тот читал ему свои корявые стихи. Корявые по мнению Голубина. Глеб в тот момент почувствовал себя неким спасителем, что ли. Ему было приятно осознавать, что друг спокойно спит благодаря ему, что наконец от него есть какой-то толк, что он может кому-то помочь. Голубин не считал, сколько времени просидел рядом со спящим Владом. Он смотрел, как лунный свет освещает его татуировки на лице, и мысленно отмечал, насколько они ему идут. Многие же считают это дикостью и уродованием себя, но про это лицо так точно не скажешь. Он выглядел таким особенным, и, вероятно, он и был особенным. Звездочка над его бровью будто бы была знаком, что он точно такая же звёздочка. Все эти мысли были где-то глубоко-глубоко в подсознании Глеба, они еще не вырвались наружу, он сам не знал, что именно так и думает о своем новом друге. Видимо, романтичная натура и любовь к искусству делали свое дело. Душа просто нашла кого-то столь близкого, и не могла нарадоваться этому. Пришлось оставить Влада спать в таком положении, потому что брать его на руки и перекладывать на кровать — это уже совсем сопли диснеевские, ну правда. Однако после этого две недели они очень мало общались, потому что чаще всего Глеб заставал того спящим, либо же Кожихов был не в настроении и говорил: «я хочу побыть один». Голубин все понимал и не настаивал, но внутри появилось что-то вроде тоски, он скучал по общению. По общению с Владом. Глеб постучал. В ответ была тишина, и почему-то в тот момент эта тишина показалась пугающей, поэтому он вошел без разрешения, но та картина, которую он увидел, заставила его расслабиться, а секундой позже еще и усмехнуться. Влад спал. Снова. Но он все еще был очарователен в этом состоянии. Глеб сделал пару шагов вглубь комнаты и впервые решил детально её рассмотреть. Ну, конечно, он не собирался разглядывать ободранную краску мятного цвета на стенах, ― он устремил взгляд на плакаты над кроватью. Там был Лил Пип и аниме «Евангелион», а также еще пару постеров с гитаристами, чьи имена Глебу, увы, были неизвестны. На прикроватной тумбочке валялся блокнот, ну или что-то вроде записной книжки, и пачка сигарет. На подоконнике пепельница, а в углу возле кровати гитара. Так мало всего, но во всем будто бы была душа. Душа Влада Кожихова. На самом деле светлая, но заблудшая, нуждающаяся в помощи. Глеб еще раз взглянул на умиротворенного друга. Его спутанные патлы слегка закрывали лицо, рукой он уютно подпирал подушку. Голубин непроизвольно присел на корточки и продолжил глядеть. Сложно сказать, почему ему так нравилось смотреть на него. Кажется, будь Глеб художником, его скетчбуки давно были бы изрисованы портретами этого человека. Но рисовать он не умел, потому просто смотрел. Во всяком случае, думать о Владе приятнее, чем о погибших родителях и о своем диагнозе. И нет, все это не казалось Глебу чем-то «пидорским» (что весьма удивительно). Внезапно тело Кожихова слегка дернулось, а брови сдвинулись ближе к закрытым глазам, тем самым заставляя волосы упасть прямо на нос. Видать, что-то видит во сне. Только вот волосы, видимо, стали сильно мешать, из-за чего все его лицо начало морщиться. Рука Голубина рефлекторно потянулась, в попытке убрать крашеные патлы с лица, но когда ладошка была уже близка к ним, глаза Влада открылись. Он легонько вздрогнул, видимо не ожидая увидеть возле себя Глеба. Руку тот, кстати, вовремя отдернул. — Ты че тут забыл? — сонно и медленно промямлил Кожихов. — А… Да я так, хотел позависать, а ты спал, ну вот я и… — Решил подождать, пока я высплюсь или впаду в кому? — Нет, я просто… Задумался, — неправдоподобная отговорка. Влад хмыкнул и поднялся на локтях. — Ладно, мы действительно давно не виделись что-то, — сказал он, зевая. — Ты постоянно спишь…Всё в поря..— Глеб хотел задать вопрос, но ответ на него последовал куда быстрее. — Нет. Мне кажется, что мне стало хуже. Я вообще не могу находиться в реальности. Панички чуть ли не каждый день ебашат, дозу таблов увеличили… С ума сойти. Впрочем, я уже, — проговорил Влад по-странному быстро, будто это что-то, что он скрывал и решил резко выдать. — Я понял. Прости, что заебывал. — Нет, ты че, это мне извиняться нужно. Я ничего не рассказал. А, и еще… Я так и не сказал тебе спасибо. Ну, за тогда, когда ты мне тут песенки пел. Мне правда стало легче гораздо быстрее, чем обычно. Я до сих пор хожу напеваю твою чё-то там «влюбить тебя, убить тебя». Глеб точно не ожидал таких слов. Это было приятно, и где-то в груди отозвалось чем-то теплым. Он улыбнулся. Повисло неловкое молчание, но оно вскоре было прервано медсестрой, вошедшей в палату. — Так, ребята, в Доме творчества детей и молодежи сегодня в пять часов какой-то концерт благотворительный, наше отделение туда едет. Отказов не принимается, поэтому будьте готовы, — девушка закончила и остановила взгляд на Владе, — Ты как себя чувствуешь? — Уже лучше, я поеду, не переживайте, — произнес парень на выдохе. Медсестра одобрительно улыбнулась и вышла. Глеб сразу заметил, что Влад вдруг как-то поник, потому решил аккуратно спросить: — Эй, что-то не так? — рука невесомо дотронулась до плеча. — Просто я снова вру, что мне легче, хотя мне нихуя не легче. Концерт какой-то уебанский… Как они собираются отделение неадекватов вывести в люди? Но лучше поеду, а то в одиночестве тут я, наверно, выпилюсь. Слова Влада вызывали мурашки. Глебу почему-то безумно не хотелось, чтобы подобные мысли вообще приходили ему в голову, чтобы он не страдал от своей собственной головы. Он забывал, что он буквально такой же, что ему тоже тяжело засыпать и жить из-за навязчивых мыслей, но, глядя на убивающегося друга, ему становилось в два раза хуже. — Все будет хорошо, я буду с тобой все время, что мы пробудем там. Если что, то я помогу. Глеб снова не замечал, что свое необыкновенно теплое отношение к Кожихову он уже начал выражать в словах. Он даже ни разу не анализировал это, ни разу в голову не приходило: «Блин, а почему я так о нем забочусь? Что это за чувства такие?». — Спасибо тебе. Доехать до места проведения концерта было трудно, в автобусе стоял шум и гам от кричащих детей и подростков, а эти двое засели специально в самый конец, чтобы быть подальше от хаоса. Влад всю дорогу молчал и сидел с закрытыми глазами, но он не спал. Он просто снова пытался отвлечься от реальности с помощью музыки в наушниках. Глеб это понимал и потому не мешал ему. Уже в Доме творчества парни держались ближе к медперсоналу, с которым приехали: толпа людей вызывала жуткий дискомфорт, но деваться было некуда. Спектакль начался, и поначалу он казался ужасно скучным и детским, Глеб то и дело пытался не вырубиться прямо там, а Влад, кстати, смотрел внимательно, но, увы, не из-за того, что интересно, а потому что для личного спокойствия лучшим решением было сфокусироваться на постановке. Со сцены доносились громкие реплики, сменяющиеся песнями и смехом. В какой-то момент цветная подсветка изменилась холодными цветами, заиграла печальная музыка, что указывало на то, что началась грустная сцена. Все было вполне обыкновенно, однако Глеб внезапно заметил, что Влад начал ерзать на кресле, трясти ногой и хаотично сжимать руки. Девочка на сцене пела какую-то песню, где слышались какие-то слова про маму, детство и всё такое. Что-то явно было не так. Голубин легонько, как обычно, дотронулся до плеча Влада и спросил: — Эй, что случилось? В ответ на него глянули покрасневшие глаза с выступившими слезами и короткое: «прости». Кожихов подорвался с места и, пытаясь протолкнуться между рядами, устремился к выходу. Медсестры, почему-то, этого не заметили. Глебу, конечно, долго думать не пришлось, чтобы побежать за ним. На выходе было видно, что черно-белая макушка юркнула в туалет, куда Голубин и побежал. Войдя, он застал Влада сидящим на корточках у стены. Пальцами он зарывался в свои волосы, оттягивая их так, что выглядело это больно. По щекам бежали нескончаемые горячие дорожки слез. Голубин почувствовал реальный испуг. Это снова была паническая атака, однако самая сильная, что видел у Влада. Парень незамедлительно подбежал к нему и опустился напротив. Слова подобрать было сложно, но Глеб старался. — Эй, эй, тише, тише, посмотри на меня, дыши, пожалуйста, я тут, я рядом, посмотри на меня, — он старался говорить медленно, не показывая, что тоже нервничает, чтобы второму не стало хуже, — что случилось? Тише, все хорошо. Рука легла на трясущуюся коленку Кожихова. — Эта песня ебучая, что мелкая пела… Мне её мамка пела когда я пиздюком был! — Влад говорил сквозь слезы, его голос слегка срывался, — пела, пока с ума не сошла! Меня пиздец глюкануло, я нахуй её на сцене увидел, она мне машет, улыбается, как будто все в порядке, хотя нихуя не в порядке! Я же тоже с ума сошел, я, блять, неадекватный уебок! Что она там забыла нахуй? — голова опустилась, руки продолжали раздирать голову. Стало ясно, что, из-за триггера на песню, друг увидел очередную галлюцинацию. Глеб плохо понимал, что ему стоит делать сейчас, чтобы не навредить, но делать что-то надо было. Его руки медленно дотронулись до рук второго и потянули их к себе, пальцы Влада жутко тряслись и вырывались из ладоней Голубина, но он старался быть максимально мягким, чтобы дать понять, что тот в безопасности. — Я рядом, эй, посмотри на меня, — в очередной раз просит. Карие глаза, которые будто были уже стеклянные от слез, глянули, и взгляд этот забирался словно в самую глубину души. Зрачок дергался, слезинки продолжали градом капать на щеки. — Смотри на меня, слышишь? Смотри на меня и слушай мой голос. Все в порядке, тут никого нет, твоей мамы там нет. Здесь есть я, ты в безопасности, все хорошо, — он еще несколько раз размеренно произнес «все хорошо», пока не ощутил, что руки Влада прекращают трястись, что дыхание становится более размеренным. Спустя считанные секунды Кожихов подался вперед и обхватил Глеба обеими руками вокруг торса. Голубин почувствовал, как ткань худи слегка намокла от заплаканного лица, которое к нему прикоснулось. Он опешил, но затем сделал то же самое. Его руки обвили спину Влада и начали аккуратно поглаживать её. Влад носом упирался в грудь старшего, с закрытыми глазами вдыхал запах мятной жвачки, и запах этот еще сильнее помогал успокаиваться. Им было так тепло, хоть они и сидели на кафельной плитке в каком-то задрипанном толчке здания, построенного еще где-то в семидесятых. Неизвестно, сколько нужно было еще так сидеть, чтобы Влад полностью успокоился. А, может, он уже спокоен, только отпускать его совсем не хотелось. А Глеб и не против, он готов находиться в этом положении долго, потому что он давно не чувствовал себя так хорошо. Да, ему пришлось ужасно распереживаться, пришлось пробовать успокоить, но все закончилось, и сейчас было действительно хо-ро-шо. Спустя, казалось, вечность, Влад отстранился, но продолжал сидеть напротив, глядя прямо в глаза. Их руки были сцеплены. Стояла такая тишина, что Глеб непроизвольно считал количество вдохов и выдохов, что делал Кожихов. Глаза его все еще были красными, но тот прежний блеск будто бы вновь вернулся, и был он вовсе не из-за слез. Губа была до крови надкусана. Он выглядел убитым, беззащитным, потерянным, хотелось снова схватить его в охапку и не отпускать, но эти мысли за пределы головы не выходили. Влад стал таким родным, а когда родное страдает, душа начинает выть. Зачем нам друг друга терять? Для нас двоих есть целый мир Ты ангел моей зимы, я ребёнок, что не забыл.