вот почему горят небеса

Москва, 19 сентября Осень потихоньку начинает брать своё, небо затянуто тучами первый день с конца календарного лета. Новости столицы содрогнулись печальными новостями, но, вероятно, печальными для узкого круга лиц. Сегодня, в 13:09 в тяжелой автомобильной аварии погибла чета Голубиных, два человека которые сделали многое для развития города. У супругов остался восемнадцатилетний сын. Эти слова, доносящиеся из телевизора, что висел в приёмном отделении больницы, звенящим гулом отдавались в ушах, едко пробираясь будто бы до самого мозга. Глеб сидел неподвижно, глядя на отпавшую штукатурку на стене напротив. Глаза неприятно щипало от слез, которые уже два часа катились без разрешения. Не так все должно было закончиться, совсем не так. Сожаление и злость на самого себя кошками скреблись на душе, не давая права даже вздохнуть. Он не общался с ними полгода. Ушёл когда-то весной, хлопнув дверью. Разногласия насчёт мировоззрения это классика среди старшего и младшего поколения, но Глеб устал. Он слышал слишком ужасные и подлые вещи из уст родителей, он не мог это выносить и бороться с этим было невозможно. Оставалось только уйти. Сказать: «простите, мамочка и папочка, но мы никогда не поймём друг друга». А сейчас жалеть. Жалеть настолько, что хочется свалиться на пол прямо в этой чертовой больнице и завыть куда-то в пустоту. Уже слишком поздно говорить «прости». Можно бесконечно сейчас разгонять тему того, как важны наши родители и близкие люди, ведь неизвестно, когда мы можем их потерять. Все мы слышали это ни раз, собственно как и Глеб. После слов врача «извините, мы сделали все, что смогли» мир буквально разбился на кусочки. Почему сейчас все ранее казавшиеся глупыми цитаты вроде «ценим когда теряем» воплотились в жизнь? Вопрос останется открытым. Жизнь. Или смерть? Мы не замечаем насколько они близки. Они всегда рядом, как две закадычные подружки из заезженных сериалов. Только они серьёзнее, чем какие-то персонажи, и о них надо помнить и понимать их значение в этом мире. Одну проживать, а про другую помнить. Memento Mori, так ведь? Прошло две недели, осень поглощала улицы всё сильнее, октябрь начался проливными дождями. Голубин-младший, естественно, сам не свой. Ни с кем не общается, пропал с радаров. Пьёт пиво литрами в своей съемной квартире и смотрит в потолок. В универе он не появлялся, в общем-то как и в других людных местах. Пару раз выходил в магазин, но в основном единственный источник воздуха — балкон, на котором он весь кислород портит табачным дымом. Все эти две недели ему снятся кошмары, словно родители хватают его за шиворот и тащат за собой, туда, где сейчас они находятся. Сопротивляться сложно — душить начинают. Глебу казалось, что он сходит с ума. Впрочем так и есть. Готовя каждое утро себе ленивый завтрак, парень слышит голос мамы, которая диктует ему рецепт обычной яичницы. Так бывает? Нет. Но Глеб будто бы не придавал значения. Пока солнце не садилось, ведь когда последние лучи уходили за горизонт, в голову начинали лезть наистрашнейшие мысли, а заканчивалось все дикой панической атакой. Каждый день. И никто не мог помочь. 8 октября. На телефон Глеба пришло одинокое сообщения от единственного хорошего друга, который наконец решил поинтересоваться как у него дела. Максим чудесный человек, всегда был рядом и все такое, но сейчас, почему-то, написал только спустя почти три недели. Нет, он конечно писал в то злосчастное девятнадцатое число сухое «соболезную», но согласитесь, этого мало для настоящего друга. Макс не знаал Мужик, ты как вообще? Давно не виделись, не хочешь зависнуть где-нибудь? Увидя сообщение, Глеб не испытал никаких эмоций. Наверно, потому, что у людей с нарушением психики с эмоциями туго. Однако, зависнуть для него не показалось плохой идеей, поэтому он не долго думая пригласил Максима к себе. На большее сил не было. Поздний вечер в спальном районе Москвы был необычно тихим, разговоры разбавляло только глухое тиканье часов на крохотной кухне. Две пустые бутылки пива смотрели друг на друга, пока их владельцы обсуждали разные философские темы. Максим уже второй час наблюдает за Глебом, потому что даже на нетрезвый глаз заметно: что-то не так. И без того большие глаза словно выпучились ещё больше, а зрачки то и дело хаотично бегали туда-сюда, когда Голубин задумывался. А задумывался он часто. Даже можно сказать, что он словно улетал куда-то в космическое пространство минуты так на две. Лазин списывал всё на депрессию и стресс. У человека, как никак, погибли родители. Однако, беспокойство насчёт психического здоровья Глеба подкрепилось, когда парень внезапно начал рассказывать про свои кошмары. Как мама его душит, а папа мертвячей улыбкой снизу вверх оглядывает, пока тот в конвульсиях крючится на собственной кровати. Как, опять же, родная мёртвая мать каждый день на кухне ему помогает. И так далее и тому подобное. Максим слушал не перебивая, но с каждым новым предложением тревожно ногой под столом начинал болтать. Нехорошо это. Очень нехорошо. Когда Глеб собирался сказать что-то ещё мозговыносящее из своей нынче повседневности, Макс его перебил. — Слушай...Я понимаю, как тебе тяжело, и сам не представляю как вёл бы себя будь я на твоём месте, но то, что ты рассказываешь...немного, ну...настораживает? Понимаешь? Может тебе к психологу сходить, от кошмаров хотя бы избавишься. Макс смягченно глядел на друга ожидая, что тот согласится на его совет, но тот лишь хлопал огромными глазищами, в которых были видны лопнувшие сосуды, и молчал. Через секунд двадцать зрачки Глеба взглянули куда-то за спину Лазина, и снова начали судорожно бегать. — Я все весь вечер думал, как моя мама была бы рада, что ты сейчас со мной, она бы хотела с тобой пообщаться, и знаешь, я был прав, вот же она. Голубин расплылся в улыбке, которую можно было смело вырезать для постера самого страшного фильма ужасов этого года. У Максима внезапно округлились глаза и он рефлекторно обернулся назад, никого, конечно же, не увидев. — Ты о чем, Глеб? — Макс обеспокоенно глядел на друга, примерно понимая в чем дело. Блондин все ещё улыбался, а затем медленно произнёс: «Мама рада тебя видеть». Лазин поспешно встал из-за стола и пристально посмотрел на Глеба. — Глеб, это нездорово, здесь нет твоей мамы, прости, но кажется тебе совсем плохо. Малой, обратись к психотерапевту, я серьезно. Тебе помогут. Раздался смех. Жуткий, закатистый. Ему смешно, конечно. Его никто не поймёт. — Расслабься, я пошутил. Но маму я все равно вижу часто, просто не сейчас. Что делать с этим я не знаю. 14 октября, Московская психиатрическая клиническая больница. Стены какого-то холодного грязно-голубого цвета освещались длинными лампами, пол отделан скрипучим паркетом, вокруг суетились медсестры и иной персонал. Интересно, каково это? Работать с психически больными? Так и самим можно с катушек слететь, наверное. Место неприятное, в котором до сегодняшнего момента Глеб бывал лишь на медкомиссии. Ему всегда казалось, словно все до единого здесь — психи, будто бы даже врачи здесь неуравновешенные. Хотя, наверняка половина очереди тоже всего лишь проходила медкомиссию, но атмосфера этого места меняла всё. Обычные улыбки людей казались устрашающими, а любые движения — нервными тиками. Кто бы мог подумать, что Глеб станет своим кошмаром. Что теперь его улыбка будет устрашающей, а мысли навязчивыми и пугающими. Мужчина лет пятидесяти бегло записывал что-то в журнал, попутно из-под толстых стёкл очков поглядывая на Глеба, в котором уже было пару кубов транков, потому что разговаривать с ним без них было крайне тяжело. Максим на следующий день после их посиделок отвёз Голубина к психотерапевту, хоть это было и сложно, потому что тот убеждал его, что с ним все в порядке. Пытался даже кулаки пораспускать, но Максим, благо, сильнее. Ирина Валентиновна, так звали врача, после сеанса подошла к Максу с неутешительным вердиктом: тяжелейший невроз на фоне большого потрясения, если не лечить, перерастёт во что-то серьёзнее, вроде шизофрении. Максим плохо помнил всё то, что женщина ему сказала, единственное, что у него было — направление в дурку. Да уж, тяжело было поверить, что лучший друг свихнулся и когда они снова смогут общаться и видеться как раньше, к сожалению, неизвестно, однако, хорошо, что Максим успел обнаружить Глеба ещё немного вменяемым, ведь есть надежда на исцеление. — Голубин Глеб Геннадьевич, так? — доктор наконец заговорил с новоиспечённым пациентом. У парня хватило сил лишь медленно кивнуть, глядя на врача из полузакрытых век. — Не волнуйтесь, Глеб, всё с вами будет хорошо у нас. Полечитесь немного, кхм, да отправим вас домой, — мужчина произносил это как-то неуверенно, растянуто, однако, убедительно. Ну или это действие транквилизаторов. — Если что, меня зовут Виктор Андреевич и я ваш лечащий врач. У вас все вещи с собой? Вас сейчас проведут в палату. Снова медленный кивок. Виктор Андреевич лишь вздохнул сложив руки на столе, дожидаясь медсестру. Мужчина осматривал сидящего напротив молодого человека, но сейчас ничего особенного уловить не удастся, раз уж он под препаратами. Спустя пять минут в кабинет вошла медсестра и пригласила Глеба последовать за ней. В глазах плыло, ноги еле тащились, однако наконец-то было чувство некого умиротворения. Не было ощущения, что что-то на душе мешает биться сердцу или мыслям работать в полную силу. — Вот, располагайтесь, скоро будет обход врачом, а после ужин. Девушка поспешно удалилась из палаты, оставив парня одного наедине с не очень приятными мыслями. Комнатка была совсем небольшая. Одна кровать, тумбочка и шкаф. В углу возле окна стоял стул. Глядя на эту картину хотелось включить на фон какую-то думерскую песню, закурить сигарету и отдаться мыслям о сущности бытия. Глеб подошёл к окну. За решетками, кои обычно бывают в психлечебницах, мало чего красивого увидишь. Просто лес, просто опавшая листва и ветер, который почти с корнем вырывает кусты. Тоска, одиночество. Как в таких условиях лечить голову это, конечно, вопрос интересный. Голубин сел на кровать, тяжело выдыхая. Он пока не осознал в полной мере, что он тут делает и почему. Он все ещё до конца не понял, что разговаривать с мертвыми родителями и кричать по ночам — это не норма. Но он знал, что ему нехорошо. Что душа воет и болит. Знаете, когда у нас очень сильно болит голова или живот, нам словно хочется вырвать это всё из тела, так вот так и с душой. Больная душа зудит, ноет и никакое обезболивающие или антигистаминное не поможет. Кто-то считает лучшим лекарством алкоголь, кто-то нapкoтики, а кто-то считает, что лекарства нет и убивает себя. Психические заболевания, на мой взгляд, самое страшное, чем можно заболеть. Ты можешь умирать под капельницами, но зато ты знаешь, кто ты такой, у тебя есть чувства, эмоции, воспоминания. А люди с проблемами в голове порой лишены эмпатии, они являются отрешенными. Да и что может быть хуже ужасающих галлюцинаций? А сколько разных преступлений было завершено в отсутствии рассудка... В палату вошёл уже знакомый Виктор Андреевич. — Ну что, Голубин, как себя чувствуешь? — мужчина присел на кровать рядом с парнем. — Спокойно. — Это хорошо, это очень хорошо... Виктор Андреевич вздыхая прошёлся взглядом по палате. — Ну, местечко, конечно, так себе, но ты привыкнешь. Главное же здоровье, да? Глеб снова молча кивнул. — Ладно, с тобой сегодня мне делать нечего, перед сном тебе вколят успокоительное, а все остальное уже будет завтра. Ужин не пропусти. Мужчина тепло улыбнулся и вышел из комнаты. Глеб заметил, что он весьма обычно разговаривает с ним и даже указывает на недостатки больницы. Наверно, он пытается расположить к себе пациентов, чтобы те не считали себя какими-то особенными или неадекватными. Нет, всё таки всё ещё не верится, что он в ебаной дурке. Уже даже некая злость появилась. Он не сумасшедший, это все бред. Побудет тут недельку и домой поедет, точно. Это же дно, здесь телефоны забирают, люди здесь все чокнутые, общаться не с кем. Можно с ума сойти, если ещё не успел. Лежать, глядя в потолок и думать о чем-то, кроме родителей было приятно, но раздался громкий голос медсестры оповещающий об ужине. Глеб медленно встал с кровати и потянулся. Все таки транки очень снотворны. В темное время суток коридор психушки выглядит очень устрашающе, в конце него лампочка вообще мигает, как в классических ужастиках. Идя до столовой, Голубин наблюдал за всеми пациентами. Некоторые выглядели вполне обыкновенно, не скажешь даже, что с головой что-то не так. А вот кто-то действительно смотрелся отталкивающе, словно на лице написано «я бешеный, бегите». Некоторые ребята даже глядели на него вслед как-то настораживающе, по психически, знаете? Наконец дойдя до столовой, Глеб сел за крайний стол. Борщ и хлеб. Ну, всяко лучше, чем доширак, коим он питался почти каждый день. Первые пару ложек были вкусными, пока сидящий напротив парнишка не влез пальцами в тарелку Глеба. Голубин злобно поднял глаза на человека напротив. Совсем ещё мальчишка лет четырнадцати, с редким передними зубами, глупо хлопал глазами и улыбался. Мда, поел называется. И неужели так будет всегда? Злиться на этого парня сил не хватало, да и бесполезно это, он ведь больной, а если он руки распустит, то его в смирительную рубашку упакуют, и делай с этим что хочешь. Забрав с собой кусок хлеба, Голубин поплёлся в палату. Идя по коридору парню приходилось часто оборачиваться, потому что в этом месте чувство тревожное почему-то не покидало. Хотя, этому вполне есть объяснение. В очередной раз так обернувшись, Глеб задержал взгляд на том самом парне, который испортил ему вечернюю трапезу. Он выходил со столовой и свернул в первую палату. Хорошо, что он далеко. Не следя за дорогой, Голубин в кого-то впечатался. — Блять, смотри куда идёшь. Незнакомец сразу же минул Глеба и пошёл вперёд. Такого же роста, что и наш герой, с волосами чуть длиньше ушей, покрашеннымм в белый и чёрный цвета. Извиняться Голубин не стал, однако оставить это без ответа было бы на него не похожим. — Иди медсестре пожалуйся, — саркастично выплюнул Глеб первое, что пришло в голову. На него обернулось татуированное лицо того парня. — Нахуй пошёл. И все? И все. Он дальше поплёлся к столовой. Ладно, хуй с тобой. Помним же, что тут одни неадекваты?